Тело каждого: книга о свободе

Люди смеялись над картинами с куклуксклановцами, но Гастон не шутил: он понимал, какую угрозу они олицетворяют. Он знал, чем был ку-клукс-клан в свое время. Призрак этой туманной, зловещей силы омрачал всё его детство в Лос-Анджелесе. Он родился в Монреале в 1913 году и стал седьмым, самым младшим, ребенком в семье еврейских иммигрантов. Переезд семьи в Лос-Анджелес в 1919 году совпал с новым рождением ку-клукс-клана – группы сторонников белого превосходства, чья активность пришлась на период Гражданской войны и затем сошла на нет. Словно армия зомби, они вновь восстали в 1915 году, вдохновленные приукрашенной картинкой в немой эпической ленте Дэвида Уорка Гриффита «Рождение нации», где клановцев изобразили героями Америки. К середине 1920-х годов по всем Соединенным Штатам в ку-клукс-клане состояло около четырех с половиной миллионов человек. Они верили в «дегенеративный союз» между евреями и афроамериканцами («дегенеративность» – еще один термин, который никак не умрет) и для семьи Гастонов воплощали собой ужас.

Страшно в этом втором рождении ку-клукс-клана то, что они сделали нормой ненависть и насилие, сделали их удобоваримыми, семейными, даже уютными. Они не только избивали, убивали и линчевали людей, жгли кресты, мазали проституток, бездомных и докторов, делавших аборты, дегтем и обваливали в перьях – эта американская армия народных мстителей устраивала пикники и спонсировала бейсбольные команды. Они не только нападали на женщин вроде Луизы Литтл, беременной матери Малкольма Икса, и линчевали его отца, бросив тело на трамвайных путях, – они организовывали благотворительные заезды и выступали в составе музыкальных ансамблей на ярмарках.

Первый раз Гастон лично столкнулся с клановцами в роли штрейкбрехеров (помимо представителей других рас жертвами их нападок чаще всего становились организаторы стачек и коммунисты). Гастону, мальчишке из бедной рабочей семьи, в начале карьеры художника приходилось браться за любой черный труд, чтобы выжить; в числе прочего он работал водителем грузовика и машинистом. Профсоюзов не было, и рабочих заставляли трудиться по пятнадцать часов в день. В семнадцать лет Гастон присоединился к забастовке, но ее сорвали силами клановцев. В том же 1930 году он сделал рисунок под названием «Заговорщики» в качестве заготовки для позже утерянной картины. На рисунке группа клановцев сгрудилась у городской стены, спинами в мантиях к зрителю. На другой стороне виднеются плоды их дьявольской работы: распятие (у фигуры человеческое тело, но странный червеподобный обрубок вместо головы) и линчеванный черный мужчина, повешенный на безжизненном дереве. На первом плане этой новой Голгофы стоит одинокий клановец с опущенной головой, словно в трауре или в задумчивости, перебирая белыми руками в перчатках толстую темную веревку.

К своему восемнадцатилетию Гастон уже был прочно вовлечен в радикальную политику. Он родился на год позже Байарда Растина и жил на другом побережье, но участвовал в тех же движениях. В 1931 году они оба вступили в коммунистические группы, выступавшие против расистского приговора парням из Скоттсборо – девяти подросткам-афроамериканцам, ложно обвиненным в изнасиловании двух белых женщин. Гастону поручили расписать по мотивам дела стены в голливудском филиале Клуба Джона Рида – ассоциированной с коммунистами организации. Он написал серию транспортабельных фресок на цементе, все – о насилии против афроамериканцев. Двенадцатого февраля 1933 года на клуб совершил налет снискавший дурную славу капитан Уильям Ф. Хайнс из «красного отряда» департамента полиции Лос-Анджелеса – разведывательного органа, созданного для подавления стачек и шпионажа за членами профсоюзов и левыми радикалами, – и размолотил все фрески свинцовыми трубами. Гастона надолго потряс тот факт, что кто-то из «красного отряда» прострелил из винтовки глаза и гениталии каждой черной фигуры на картинах. В тот же год он выставлялся в галерее Стэнли Роуза – книжном магазине с художественным уклоном. На тех картинах он тоже изобразил деятельность клана, и группа клановцев, вломившись в магазин, изрезала две из них.

В тридцатых годах Гастон верил, что искусство способно влиять на мир так же непосредственно, как марши и протесты. Но к 1968 году, когда он увидел в прямом эфире, как нацгвардейцы избивают протестующих против войны во Вьетнаме, он уже не верил в эту мечту, но тем не менее считал, что художник не вправе закрыть глаза. Ты должен быть свидетелем, повторял он, но это не значит, что достаточно просто документировать события по мере их свершения. В отличие от Растина, желавшего найти хорошее во всех людях, даже в тюремных надзирателях-расистах, Гастон пытался понять, каково это – жить со своей собственной жестокостью, смотреть на мир через прорези в ткани.