Тельце

Утром, перед уходом на работу, жена попросила меня отнести кота владельцам. День прошел, я вернулся домой за котом. Жены не было дома, только комок шерсти мурлыкал на нашем диване. Маленький и беззащитный, тяжело дышал, вспоминал об испытанном страхе. Я подошел ближе, и он лениво проснулся, прятаться не стал. Неужели он перестал меня бояться? Мы уставились друг на друга. Маленькие глаза, бусины, переливались в свете ламп. Хотел бы я иметь такие глаза. Непохожие, нет, а именно такие. Есть в кошках магия, и она наверняка в глазах. От них же оторваться невозможно, на них вечно злиться нельзя. Рано или поздно, а скорее рано, не замечаешь, как тискаешь кошке животик, внутри которого вырастает жизнь, делаешь все, чтобы она мурлыкала дальше, терлась об руки. Я протянул руку, провел ей по голове. Потом еще раз и еще. Ей должно быть нравилось. Затем я положил руку ей на голову и одним пальцем чесал за ухом. Она медленно дышала. Но стоило мне протянуть вторую руку, как она выскочила из моих объятий и вмазала мне по лицу. От испуга я вскрикнул и закрыл лицо руками. Промывая перекисью царапины, кровь шипела, покрывалась белой пеной, нельзя было не заметить мои глаза. Тупые, деревянные, для галочки поставленные. Одно только не давало успокоится. Я достал телефон и открыл фотографию трехмесячной давности. Диман держит меня за голову, пока я улыбаюсь в камеру. Изменились глаза. Стали темнее, стали наполненными чем-то. И раньше в них было, наверное, усталость или другое дерьмо, такое легкое на подъем. Сейчас же я прям вижу, как собирается в них незнакомое мне, серьезное. В меру опасное.

Взяв под руку закутанного в пеленку кота, я вышел из дома. Мы, не могу сказать я, шли вдоль восходящих к небу новостроек. Темнело рано, фары создавали дорогу. Кошка все не замолкал, кричал и рыпался. Я сжимал пеленку, делал ей больно. Еще чуть-чуть, и она бы треснула. Своего рода сломалась. Мы вышли на Карамышевскую набережную. Там, где не было света и воняло мочевиной. Вытащив из подмышки закутанную кошку, мне захотелось с размаха бросить ее об асфальт, но спешить некуда. Надел строительные перчатки, достал из кармана закутанный в тряпку кухонный нож из ИКЕИ. Из пеленки торчала ее голова и часть лапки. Я схватился за лапку и вытащил и потянул, пока кошка не закричала. Сколько всего я мог сделать, в выборе я потерялся. Придушить и вскрыть, сломать каждую конечность, а потом вскрыть или начать с самого главного и смотреть как внутри уходит жизнь? Всего понемногу. Достал вторую лапу, я ее достал. Хряк, минус ноги. Теперь ей некуда бежать. Раскрыл пеленку, кошка не прекращала визжать, ее голос бесил, хоть бы она заткнулась.

Она пыталась сбежать, передними лапами отталкивалась от земли. Я наступил ногой на сломанные конечности, посмотрел на нее свысока. Такая жалкая, интересная. Присел, одной ногой прижал правую лапу, другой сломал вторую. Неспециально, случайно, раздавил первую. Вот животное осталось без лап, бежать ей было некуда. Душераздирающий крик. Нервировал меня. Вряд ли во мне была душа, мне нравилось смотреть на происходящее. Вытащив из тряпки нож, я аккуратно опустил острие ей на шею и надавил. Медленно потекла кровица. Как на уроках ИЗО, вырезая картон, я раскрыл кошке живот. От головы к паху. Удивительно, как она могла еще надеяться на то, что выживет? Я бы уже давно замолчал и умолял Всевышнего унести меня подальше. Или нет, ведь, вспоминаю Сашу, я лежал и сопротивлялся. Чтобы он со мной не делал, тогда и после, меня преследовала смерть, но я не отдавался ей. Этим мы с котом похожи, только я оказался сильнее. Сделав крупный надрез, я отложил нож и медленно опустил руку внутрь кошки. Там было тепло, знакомое ощущение. Путь к диафрагме и сердцу закрывали маленькие кости. Я ухватился за них и потянул на себя. Тогда кошка не выдержала и издала последний вопль. Я остался один. Чтобы утихомирить чувство одиночества, я составил себе компанию из сотни маленьких порезов на ее теле. Мне стало легко. Блаженно. Момент необходимо было запечатлеть. Со вспышкой, улыбнулась.