Теменная кость

Наконец он встала, небрежно бросив стонущее и хрипящее тело обратно на кровать. Встала и принялась за ноги, уперев их пятками себе в грудь. Работала теперь двумя руками, едва замечая в тяжёлых сумерках мельтешение своих движений. Особое внимание она уделила тому месту, где за одеждой покоились чресла. Там она не просто опутывала ноги, а просовывала клубок между ног, не сберегая сил, затягивая каждый виток. Бёдра, колени и голени она просто опутала нитью.

Когда было закончено, она устало опустилась подле кровати, с трудом переводя дыхание. Прежде ей всё это удавалось гораздо проще. Не смотря на все усилия и затраты, старость уже не просто преследовала её, а въедалась в каждый член её тела, вытесняя по капле каждый день всё больше и больше жизненной энергии. Глядя на спелёнатую красной нитью куклу, что лежала и хрипела на кровати, она нечаянно подумала о смерти. О своей смерти. Но быстро перекрестилась и показала беспамятной, обезволенной и связанной жертве шиш, скрученный из узла тонких, почти хрупких пальцев.

Затем встала, опираясь на край кровати, нащупала конец нити у ног мужчины и пошла вон из спальни, тяня за собой нить, которая соскальзывая витками с неподвижного тела, тянулась за ней через весь коридор на кухню. Там она свернула из тянущейся нити небольшой узелок и кинула его в миску с водой. Нить дёрнулась, скрутилась, погружаясь в воду, набираясь влаги и, вдруг, слегка почернела, словно попала в кислоту.

Тяжело опустившись на стул, Арданова закрыла глаза и застыла, давая себе немного времени, чтобы успокоиться - последний этап требовал невероятной концентрации внимания и чувств. На её тонкой шее, за обвисшей старческой кожей тяжело бился пульс, но он помалу успокоился, стал ровным, едва заметным. И женщина начала читать - тихо, шёпотом, едва шевеля губами. Читала по памяти то, что выучила почти пятьдесят лет назад. Читала ровно и без запинки, понимая, что малейшая оговорка или заминка может обернуться для неё мгновенной и быстрой бедой. Она не знала, что могло произойти в случае допущенной ошибки, но никогда не давала воли своему естественному женскому любопытству, веря, что давнее предупреждение сделано не просто так. В доказательству этому клубок в миске с водой запрыгал, закрутился, наматывая на себя нить. Порой его рывки были такими сильными, что дёргался и дрожал стол, качались свечи, но неведомая сила удерживала всё это на своих местах. Вода в миске закипела, плюясь паром на свечи, на женщину за столом, которая каменным истуканом продолжала сидеть, не смея открыть глаз, чтобы увидеть происходящего. Она только слышала, как в коридоре натянутой струной пела нить, как шуршала шерсть по дверным коробкам, срывая краску, шпон, как взвизгивала, впиваясь в дерево, шуршала по обоям. Арданова продолжала читать, на слух удостоверяясь, что всё идёт, как надо. Для неё было важным слышать то, как пела нить, самостоятельно сматываясь в ровный клубок в бурлящей воде. На звуки, что доносились из спальни, она не обращала никакого внимания.

Не было чем дышать. Тяжёлые шерстяные, пунцовые шторы, свисая с невидимой, скрытой в бездонной черноте выси, обволакивали каждое его движение. Они были живыми, жаркими и колючими. Они налегали на него, сковывали и кутали. Ткань мягко охватывала его тело, затем начинала сжимать, сдавливать, лезть в глаза, забивать рот... Он беспрерывно почти безуспешно разрывал эти душные, тёмно-красные, тёмно-бордовые саваны, чтобы сделать хотя бы ещё один вздох, пятился, отступая назад, отталкиваемый от того света, что ещё был виден где-то впереди - за бесконечными рядами этих оживших завесей. Едва он с трудом избавлялся от одной, как на него навалилась другая, крутила его, вертела. Иногда он падал, не выстояв под тяжестью свалившегося на него огромного количества ткани и, вдруг, оказывался у себя в спальне, в своей квартире. Но и здесь кошмар не отступал, путая шерстяными нитями сознание, связывая его, туманя, заодно врезаясь тупой болью в мозг, стягивая десятками тонких обручей голову, перерезая лицо, сдавливая шею, грудь, лишая подвижности руки и ноги. Он всхлипывал пересохшим горлом, натужно хрипел, давясь набившейся в рот шерстью, дёргался, пытаясь разорвать прочные путы, что сплошь оплели его тело, и снова проваливался в сон, обратно в жуткий кошмар, в котором его брали в душный и гибельный плен пунцовые тяжёлые завеси.