Теменная кость

Он развернулся и, сунув под мышку свой портфель, пошёл к ряду автомашин на стоянке. На ходу он достал телефон и стал кому-то звонить. Подходя к чёрному блестящему prado, он демонстративно выбросил сложенный лист бумаги. Уже проезжая на машине мимо стоящего Григорьева он просигналил. Максим подошёл и подобрал листок, на котором отпечатались следы протектора колеса. Лист оказался девственно чистым.

Из дверей КПП вышел Савченко.

- Что за типок такой нарядный? - поинтересовался он, подходя.

- Ты видел его синьку? - спросил Максим, имея ввиду наколку, которую приметил в первые моменты знакомства с адвокатом.

- Да. Наш клиент. Сидел за разбой. Адвокат, - иронично хмыкнул товарищ. - Забавно!

- Кажется, они начинают становиться теми, кем и есть на самом деле. Не стесняются, твари. Ты что-то узнал?

- Ничего нового, - ответил Савченко. - Четыре дня назад родственники забрали твоего Пучкина из каменных палат. Своими ногами он не шёл, но вынесли через эти ворота головой вперёд. Говорят, доходяга полный.

- Едем к нему. Адрес есть. Мне с ним необходимо поговорить.

- Я тут навёл справки по нашему крестнику, Грыме, - произнёс Виталий, когда они шли к своей машине. - Не забыл?

- Забудешь такое, - хмыкнул Максим, которого не отпускали мысли о последней встрече.

- Нет уже мента, - заключил товарищ. - Вчера нашли повешенным в камере. Говорят, досадное самоубийство.

После последней новости долго ехали в угрюмом молчании.

- А что адвокатишка от тебя хотел? - спросил наконец Савченко. - Нарядный весь такой! Золотишком светится.

- И тачка у него не отечественного производства, - добавил Максим.

- Хорошо нынче зарабатывают бесплатные адвокаты, не находишь? Чего хотел?

- Чтобы отвалил от дела.

- Неужели?!

- Красиво так намекнул, что не моего это ума дело, и как бы не пойти вслед за Якушиным и Семченко.

- Так и сказал?

- Нет, конечно. Говорю же, по-умному. Не смог на дохлый понт взять - решил на страх.

- А ты?

- Что я?

На дверях палаты, к номеру, были прикреплены вырезанные из бумаги ладони, отпускающие бабочек - две раскрашенные цветными карандашами и фломастерами ладошки с двумя бабочками. Длинный сумрачный коридор паллиативного отделения упирался в окно, из которого по чисто вымытому полу разливалось нечёткое пятно отражения весеннего погожего дня.

- Ему очень повезло, - рассказывала симпатичная, небольшого роста женщина в белоснежном аккуратно отглаженном халатике, стоя перед Максимом у дверей палаты. - У нас буквально за день до него освободилось место.

На халатике женщины мелкими стежками розовых ниток было вышито "Доктор Васильева".

- Мы принимаем людей и из России, и из Белоруссии. Как понимаете, особенность нашего отделения такова, что койки долго не пустуют, - продолжала рассказ она.

- Неужели никаких шансов? - спросил Максим, для которого визит в хоспис стал открытием в жизни.

В своей работе ему приходилось сталкиваться с самыми низменными проявлениями человеческой натуры. Но вот так, оказаться на территории края любой жизни - пришлось впервые. Для него это явилось пугающим, неприятным откровением. Он был одним из тех многих молодых людей, которые редко задумываются над тем, что всё в жизни имеет своё закономерное завершение - и хорошее, и плохое. Не смотря на то, что по роду деятельности часто оказывался свидетелем множества несчастий, он не допускал даже мысли, чтобы соотнести их хоть как-то с собой. Окажись он сейчас в доме престарелых, потрясение было бы не настолько сильным, как сейчас в хосписе. Там завершение жизни имело приметы старости и выглядело вполне закономерным. Здесь же больше всего хотелось проявления справедливости. Высшей справедливости.

Несколько минут назад, ожидая доктора Васильеву, прохаживаясь по гулкому сумраку длинного коридора, он заглянул в открытую дверь одной из палат, на которой были прикреплены три ладошки с бабочками... Молодой мужчина, худой, изжелта-бледный, с вымученной улыбкой на лице сидел на койке и что-то тихо говорил плачущему ребёнку лет двух-трёх. Малыш был маленьким, каким-то потерянным в своей почти прозрачной бледности на стопке из мятых больничных подушек и под неуместно ярким цветастым одеялом. Плакал он тоже едва заметно, медленно кривя тонкие синие губки в немой гримасе страдания. Слышался только монотонный успокаивающий неразборчивый говор мужчины. Своей тонкой дистрофической рукой он гладил лысую головку малыша, а когда заметил, что за ними наблюдают, встал и молча закрыл дверь в палату. При этом он смотрел на нечаянного зрителя, как на пустое место. Его взгляд, не встречая препятствия, просто проникал насквозь, ни за что не цепляясь, ни на чём не останавливаясь. Это был мудрый взгляд того, кто уже научился смотреть в вечность.

- Какие шансы? - переспросила Васильева. - Его едва привезли из тюрьмы в онкологию, как после осмотра позвонили мне и попросили принять. Я пришла, посмотрела сама, поговорила с ним и с его мамой.

- Он знает об этом?