Конор входит в нее прежде, чем я добираюсь туда, неся полную корзину дров. Он выглядит промокшим насквозь, и я не понимаю, почему его так долго не было. Я собираюсь спросить, но замечаю, что он смотрит на что-то позади меня. Мне кажется, я знаю, что это – бабушка – но, повернувшись, я вижу, что ее тело исчезло. Конор ставит корзину на пол и глазеет на кухонный стол. На нем лежит видеокассета. Одна из тех, что я заметила прошлым вечером на полке в гостиной. Кто-то приклеил буквы из Скрэббла на ее белую картонную коробку, написав: «ПОСМОТРИ МЕНЯ». Рядом с кассетой виден порванный клочок бумаги. Когда я читаю написанные незнакомым почерком слова, все мое тело холодеет.
Тринадцать
Часы в коридоре начинают бить. К счастью, только раз, потому что это час ночи, но как обычно они немного рассинхронизированы. Конор смотрит на место, где лежала бабушка, но тело и кровь исчезли, словно увиденное нами было просто кошмаром. Затем он переводит взгляд на кассету и записку на кухонном столе. Он поворачивается ко мне, но ничего не говорит, словно подозревает
– Я понимаю, почему ты отказывался видеться со мной годами, и почему ты все еще не хочешь со мной разговаривать, и это не страшно, но, пожалуйста, давай отложим случившееся с
Выражение его лица прозрачное; никакой реакции на мои слова. Меня злит, что между нами все стало так неловко, но я никогда не умела подбирать слова, чтобы все исправить. Я не понимаю, почему мы просто не можем двигаться дальше. Особенно теперь. Увиденное подтверждает, что смерть бабушки не была случайной.
Я не наивная. Я знаю, что всех расстроило завещание бабушки, и у меня есть догадка насчет происходящего. Но догадки нужно не просто иметь, о них нужно думать, анализировать, терзаться над ними и – что самое важное – редко ими делиться. Конор глазеет на слова записки, потом на кассету, а затем снова на место, где ранее было тело бабушки. Я просто таращусь на Конора.
Он хватает клетчатое кухонное полотенце со столешницы и вытирается, потом запускает руку в карман и достает свой мобильный. Это темно-синяя Никиа, лучшая из доступных в 2004-м, такая же как у Лили, но Конор, кажется, забыл, что здесь нет сигнала. Он поднимает ее высоко в воздухе, будто от этого она заработает, но, конечно, нет. Я смотрю, как он подходит к маленькому столику в коридоре, где раньше жил телефон. Старый розовый дисковый телефон все еще там, но бабушка не шутила, говоря, что перестала платить по счетам. Она хотела тишины и покоя, и я полагаю, она получила желаемое, потому что телефон не работает. Меня успокаивает тот факт, что Конор очевидно намерен вызвать полицию, хоть и не может этого сделать.
Возле телефона, раньше звонившего беспрерывно, стоит снимок меня с сестрами. Большинство звонков были от их школьных друзей, желающих пообщаться на каникулах, или от напарников по учебе Роуз, или от парней Лили, но иногда звонил мой отец из того или иного города в перерывах между репетициями и выступлениями. Он никогда не разговаривал дольше нескольких минут – в те дни звонки на дальние расстояния стоили целое состояние – и ему никогда не требовалось много времени, чтобы попросить у бабушки денег. Иногда ей звонили издатели, а ее агент всегда звонил поздравить ее с днем рождения. Но я помню один Хэллоуин, когда телефон зазвонил и я была единственным гостем на праздновании. Звонок был от Конора. Полагаю, мне было пять или шесть лет. Бабушка только что задула все свои свечи на торте – их было много, даже тогда – и мы собирались есть перевернутый ананасовый торт с «Энджел Делайт»[8]
. Воспоминание о том звонке такое отчетливое, будто это произошло вчера, а не больше двадцати лет назад.– Алло, – сказала бабушка, беря трубку с широкой улыбкой, ожидая, что кто-то звонит ей с поздравлениями. Улыбка тут же сползла с ее лица. – Все будет хорошо. Ты молодец, что позвонил мне. Оставайся на месте, я скоро буду.
– Кто это был? – спросила я.