Темная Дейзи

Когда я теперь смотрю на снимок женщин Даркер, стоящий над камином, я вспоминаю, что Конор сделал его в ту Пасху на свою камеру, подаренную ему моим отцом. На фото бабушка одета в розовое платье и фиолетовый пасхальный чепчик. Лили, Роуз и я наряжены в одинаковые платья в первый и единственный раз. Те самые синие вельветовые платья из John Lewis. На Нэнси один из ее типичных нарядов в стиле Одри Хепберн и она выглядит чрезвычайно довольной собой. Она смотрит немного мимо камеры. Думаю, она глядела на отца Конора.

Я тоже улыбаюсь, глядя на нее в то время, потому что я так горжусь ее поступком в тот день – она была готова вступиться за Конора не смотря ни на что. Она защищала тех, кто ей небезразличен. И если она что-то или кого-то любила, она делала это всем сердцем.

Мне лишь хотелось бы, чтобы она так любила меня.

Может, моя мать так и не стала актрисой, но по крайней мере часть ее мечтаний сбылась. У нее была хорошая жизнь, красивый дом и чудесная семья. Случившееся через несколько лет не было ее виной. Как и происходящее сейчас. Иногда нам нужно отпустить то, что у нас было, чтобы удержать то, что имеем сейчас.

Двадцать пять

31-е октября 02:45 – меньше четырех часов до отлива

– Может, нам хотя бы попробовать найти Нэнси? – спрашивает Лили, а мы просто смотрим на нее.

– Мне кажется, безопаснее оставаться здесь, – отвечает Роуз.

Они обе смотрят на Конора, проверяющего, заперты ли окна.

– Ты тоже так думаешь? – спрашивает Лили.

– Мы обыскали весь дом, ища Трикси. Если Нэнси хотела бы, чтобы ее нашли, это случилось бы. Я согласен с Роуз.

– Полагаю, некоторые вещи не меняются. – Лили корчит уродливую гримасу.

Я понимаю, почему остальные подозревают Нэнси, но они ошибаются.

В четвертый раз я умерла в Сиглассе. Это случилось летом 1984-го. Мы с Нэнси сидели на ее любимой скамье в саду и засушивали цветы. Она любила это делать. Но не когда они были идеальными и красивыми, а только когда они умирали. Мысли посеяны у нас в головах, как зерна. Некоторые разбрасываются и вскоре забываются, другие прорастают и превращаются во что-то намного большее, чем были сначала. Иногда мы делаем заметки на полях нашего сознания, оставляя там мысли и идеи, которые хотим прочесть и обдумать в одиночестве. Мысли и идеи, которыми не делимся. Я не забыла, что моя мать сказала в тот день.

– Мы оцениваем красоту или величие чего-то или кого-то по-настоящему только когда они умирают, – сказала она, держа свой секатор и обезглавливая розы.

Щелк.

Она протянула мне шар багровых лепестков, а затем перешла на белые лилии.

– Мне всегда казалось это странным, как люди не ценят, что имеют, пока не утратят это.

Щелк. Щелк.

Потом она наклонилась и срезала несколько засохших маргариток с газона. Секунды спустя все выглядело так, словно их там никогда и не было.

Щелк. Щелк. Щелк.

Серебряный медальон, подаренный ей отцом на Рождество, болтался на ее шее. Она носила его с того самого дня, и я представляла себе красивые фотографии моих сестер внутри. Моя мать обычно держала его указательным и большим пальцами, когда задумывалась. Мне было интересно, думала ли она о них в такие моменты.

Я не помню, почему мы были в Сиглассе без моих сестер. Обычно Нэнси отвозила меня туда одну, когда они был в школе, а ей нужно было исчезнуть. Она вступила в группу актеров-любителей в Лондоне и проводила все больше времени, увиливая от родительских обязанностей и проникаясь персонажами для выступлений в городском театре. Местная газета как-то написала, что ее игру «тяжело понять». И не в хорошем смысле. Нэнси сказала, нам нельзя видеть ее выступления до того, как ее выберут на главную роль, то есть мы так и не увидели ее на сцене.

Я знаю, бабушке нравилось общество другого взрослого, когда моя мать оставалась в Сиглассе. У них было больше общего, чем они осознавали или хотели признать. Актерская игра и писательство на удивление похожи, а желание оказаться на месте кого-то другого – чем как раз занимаются актеры и писатели – это присущее людям стремление. Но если забыть вернуться на свое место или кем ты являешься на самом деле, это может превратиться в опасную одержимость.

Иногда Лондон становился слишком громким для Нэнси. Когда у нее случались ее «грустные дни» и ей нужно было уйти в спячку. Они часто совпадали с временами, когда она не получала роль или находила у себя седые волосы, или же когда ей не нравилось, как она выглядит на фотографии. Но были и другие времена, когда я не могла определить, что стало причиной ее печали. В такие периоды она предпочитала тишину и одиночество шуму и гаму. Ей часто нужно было сбежать от реальности. Оказываясь у моря, Нэнси растворялась в собственном мире. Прилив, окружавший Сигласс соленой водой, был рвом, отделявшим ее от человечества и людей, обидевших ее. Потому что кто-то ее обидел, это было единственным моим объяснением ее настроению.