Темная магия оставляет шрамы (СИ)

С Джинни они договариваются о том, что это останется только между ними. Она поэтому так не хотела отправлять его в большой спорт. Материнское сердце дрожит и обливается кровью, когда она видит падение сына с огромной высоты.

Через год Джинни не выдерживает и просит Северуса избавить и ее от воспоминаний. Он соглашается.

Тогда-то он и понимает, что заклинание работает.

И наступает день, когда его приходится использовать по назначению. Таков был его изначальный замысел.

Северус взмахивает палочкой, замедляя время на несколько мгновений. Акушерки двигаются будто в замедленной съемке, по щеке Гермионы медленно катится вниз слеза, ее глаза красные, в них столько боли, столько скорби, что ею можно загубить всех волшебников Магической Британии.

Он медленно прикасается кончиком палочки к ее виску и распахивает сухие губы. Процесс запускается, и сначала ничего не предвещает беды. Все проходит так, как в первый раз с падением Джеймса.

Щекочущее чувство в пальцах и кисти руки, покалывание в животе, сухость во рту. На этом все должно было закончиться, но… Взрыв внутри происходит моментально. За долю секунды. Он даже не успевает вдохнуть.

Реальность дрожит перед глазами, в голове проносятся события. Резко, без остановки, один за другим, как картинки, которые вертятся на карусели, образуя живую анимацию. И она заполняет каждую клеточку его тела. Эта тягучая, густая боль, огромный груз который сломил бы Гермиону, если бы он сейчас не вмешался.

Ее скорбь была в несколько раз ярче, чем у него.

Северус не сразу понимает, что делает свою работу слишком хорошо. Заклинание работает превосходно. Он забирает всю боль Гермионы себе. Всю. До последней крупицы.

Он тогда даже представить себе не может, какими последствиями это обернется для него.

— Я забрал ее боль себе, — смотрит Северус на Августа. — Всю боль. Все воспоминания о ней, — он сглатывает. — Целиком и полностью.

Август не верит собственным ушам.

— Когда я использовал это заклинание с мальчишкой Поттеров, было по-другому. Это был пустяк, как по мне, я пришел в себя через пару дней и без последствий, это же было обычное растяжение, а здесь…

Северус облизывает пересохшие губы, глядя на действительно шокированного целителя.

— Мы с ней связаны, — объясняет он, — я чувствую такой резкий скачок сил по понятной причине. Она пытается все вспомнить, — сглатывает Северус. — Я этого не хочу.

Северус делает несколько шагов по комнате, закрыв ладонью рот.

— Тогда почему вы лишаете Гермиону малого? — не понимает Август. — Встреч, банальных объятий, она же…

— Все не так просто, — качает он головой. — Боль слишком сильная, слишком глубинная, она постоянно рвется наружу и… Август, — смотрит он на целителя, — я все эти месяцы заживо горю изнутри.

Август чувствует, как по спине бегут мурашки.

— Гермиона как-то попыталась прикоснуться ко мне, был конец мая, — рассказывает Северус, — она тогда мне еще яблочный пирог принесла, помнишь?

— Да, — кивает он.

— Едва Гермиона потянулась ко мне, я почувствовал, как она тянется обратно к первоисточнику.

— Кто тянется обратно? — не понимает Август.

— Ее боль, — объясняет он. — Если она ко мне прикоснется, боль вернется к ней.

Северус с дрожью вздыхает.

— И она снова испытает все случившееся так, словно это произошло только что.

Август хватается за ручку кресла и падает в него, ощущая слабость в ногах. Вот что произошло на самом деле в тот апрельский день. Гермиона не испытывает печали именно поэтому. У нее просто нет живых воспоминаний. Есть лишь последствия случившегося.

Вот почему она беспокоится исключительно о Северусе.

Чувства к нему настоящие, ее беспокойство за него заглушает все прочее. Она не скорбит, потому что не ведает, о чем скорбеть.

Гермиона даже не замечает блока на воспоминания о ребенке, потому что никакой печали нет. Никакой скорби нет. Никакой радости. Никаких счастливых воспоминаний о беременности, ремонте комнаты, посиделках с друзьями. Тот момент, когда малыш впервые толкнулся.

Только немая картинка. Никаких эмоций. Ничего нет. Глухо.

— Вы поэтому решили принять мою помощь, поэтому на терапию рисования пошли! — восклицает Август, когда все встает на свои места. — Только бы я не отправил вас домой…

— Да, — соглашается Северус.

— И вы поэтому так поддержали меня, когда я сказал, что ей стоит ненавидеть меня, а не вас, ведь… Я решил, что она мешает ремиссии, поэтому запретил ей приходить, а она… Она помогала!

— Да, — снова кивает он.

— Северус, проклятье! — восклицает он. — Так же нельзя, неужели ты не понимаешь?!

Северус трет лицо ладонями. Его разрывает на несколько частей. Нет правильного и неправильного решения. Здесь только придется выбирать меньшую из двух зол. И это решение чертовски, бесконечно трудное.

— Опять на «ты» переходим? — невесело ухмыляется он. — Сам же сказал, что с твоей стороны фамильярности в стенах Мунго не будет.

Август встает на ноги, почувствовав прилив сил, и останавливается напротив мужчины.