Темная материя

Голая лампочка под потолком бросает резкий, моргающий свет на крохотную, тесную камеру. Я лежу на железной кровати. Лодыжки и запястья скованы зажимами и соединены цепями посредством замковых карабинов с рым-болтами в стене.

Дверь закрыта на три запора, но меня так напичкали седативами, что я и пальцем шевельнуть не могу.

Она открывается.

На Лейтоне смокинг.

Очки в проволочной оправе.

Он подходит ближе, и его дыхание приносит запах – сначала одеколона, а потом алкоголя. Шампанское? Откуда его вытащили? С какой-нибудь вечеринки? Бенефиса? К атласному лацкану его смокинга все еще приколота розовая ленточка.

Он опускается на край тонкого, как лист бумаги, матраса.

Лицо у него серьезное.

И на удивление печальное.

– Знаю, Джейсон, ты хочешь сказать мне кое-что. Надеюсь все же, что сначала позволишь сделать это мне. Основную вину за случившееся я принимаю на себя. Ты вернулся, и мы оказались не готовы принять тебя таким, какой ты есть… не совсем здоровым. Мы подвели тебя, и мне очень жаль. Что еще сказать, не знаю. Скажу так. Мне не нравится то, что случилось. Твое возвращение должно было стать праздником.

Даже в этом состоянии, под седативами, меня трясет от горя.

И гнева.

– Человек, который пришел в квартиру Дэниелы, – это ты послал его за мной? – спрашиваю я.

– Ты не оставил мне выбора. Даже малейшая вероятность того, что ты рассказал ей об этой лаборатории…

– Ты приказал ему убить ее?

– Джейсон…

– Ты?

Вэнс не отвечает, но мне достаточно и этого.

Смотрю ему в глаза и думаю только о том, с каким удовольствием разодрал бы в клочья эту физиономию.

– Ты – гребаный…

Я срываюсь. Всхлипываю.

Не могу выбросить из головы жуткий образ: струйка крови, стекающая по голой ноге Дэниелы.

– Мне так жаль, брат. – Лейтон наклоняется, кладет руку мне на локоть, и я чуть не выворачиваю плечо, пытаясь отстраниться.

– Не трогай меня!

– Ты провел в этой палате почти двадцать четыре часа. Мне вовсе не доставляет удовольствия держать тебя прикованным к стене и пичкать успокоительными, но в этом отношении ничего не изменится, пока ты будешь представлять опасность для себя и других. Тебе надо поесть и попить. Готов?

Я смотрю на трещину на стене и представляю, как бью Вэнса головой о стену, пока та не треснет. Как вколачиваю ее в бетон, пока от нее не останется ничего, кроме кровавой каши.

– Джейсон, либо ты позволишь им покормить тебя, либо я сам вставлю тебе в желудок гастрономическую трубку.

Я хочу сказать, что убью его. Убью его и всех, кто есть в этой лаборатории. Я уже готов это сказать, но в последний момент благоразумие берет верх – как-никак я в полной его власти, и он может делать со мной что хочет.

– Знаю, получилось нехорошо, – продолжает он. – Сцена в квартире вышла ужасная, и мне очень жаль. Я бы предпочел обойтись без всего этого, но бывает так, что ситуация заходит слишком далеко. Ты только знай – мне очень, очень жаль, что тебе пришлось это увидеть.

Лейтон поднимается, идет к двери, открывает ее и, остановившись на пороге, оборачивается и смотрит на меня. На одну половину его лица падает свет, другая остается в тени.

– Может быть, тебе тяжело слышать это сейчас, но без тебя никакой лаборатории не было бы. Если б не ты, не твоя работа, не твой гений, здесь не было бы никого из нас. И забыть это я не позволю никому. И прежде всего – тебе самому.

* * *

Я спокоен.

Делаю вид, что спокоен.

Потому что, оставаясь прикованным к кровати в этой проклятой тесной камере, предпринять что-либо невозможно.

Лежа на кровати, я смотрю на установленную над дверью камеру наблюдения и прошу прислать Лейтона.

Минут через пять он расстегивает зажимы.

– Ты даже не представляешь, как я рад снять с тебя эти штуки. Наверное, не меньше тебя самого.

Он помогает мне подняться.

От кожаных петель на запястьях остались потертости.

Во рту пересохло.

До смерти хочется пить.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Вэнс. – Лучше?

Я думаю, что, пожалуй, был прав, когда, в первый раз придя в себя в этом заведении, решил притвориться тем, кем они меня считают. А чтобы такой вариант прошел, нужно сделать вид, будто я потерял память и ничего не помню. Пусть сами заполнят пробелы. Потому что если во мне не признают того, за кого принимают, я просто-напросто стану им не нужен.

И тогда покинуть лабораторию живым мне уже не получится.

– Испугался, – говорю я. – Потому и убежал.

– Понимаю.

– Извини, что доставил вам столько неприятностей, но ты должен понять – я в полной растерянности. Вместо последних десяти лет – огромный зияющий провал.

– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь тебе восстановить этот участок памяти. Проведем магнитно-резонансную томографию. Проверим тебя на наличие посттравматического стрессового расстройства. В ближайшее время с тобой побеседует наш психиатр, Аманда Лукас. Я даю тебе слово – мы не остановимся, пока не сделаем все возможное. Пока не вернем тебя.

– Спасибо.