Темная материя

Ветер гонит нас вперед, снегопад усиливается, и мир все сильнее напоминает игрушку «снежный шар», которую только что как следует встряхнули.

Мы пробиваемся через сугробы, торопимся изо всех сил, но только проваливаемся глубже и глубже, и ориентироваться становится практически невозможно.

У Аманды посинели щеки. Волосы спутались и смерзлись.

Нас обоих трясет от холода так, что зуб на зуб не попадает.

– Надо вернуться, – с трудом выговариваю я.

В ушах только вой ветра.

Лукас смотрит на меня растерянно, а потом кивает.

Оглядываюсь – куба нет.

Страх сжимает сердце.

Снег метет сбоку. Те дома, что виднелись вдалеке, пропали.

Везде, куда ни посмотри, одно и то же.

Аманда роняет и тут же вскидывает голову. Я снова и снова сжимаю кулаки, стараясь восстановить кровообращение в кончиках пальцев, но толку от этого мало. Нитка на пальце заледенела.

Мысли начинают путаться.

Я трясусь от холода.

Мы крупно облажались.

Здесь не просто холодно, а смертельно холодно.

Я даже не представляю, насколько далеко мы ушли от куба.

Да и какое это имеет значение, если мы практически слепы?

В любом случае холод убьет нас в считаные минуты.

Не останавливаться. Двигаться.

В глазах у Аманды отстраненное выражение. По снегу она идет едва ли не босиком.

– Больно, – слышу я ее голос.

Наклоняюсь, подхватываю ее на руки и бреду, пошатываясь, дальше. Она прижимается ко мне всем телом, и я чувствую, как ее трясет.

Ветер, снег и холод – и мы в центре этой убийственной круговерти. Если только не смотреть вниз, под ноги, голова сразу начинает кружиться.

В какой-то момент я с полной ясностью осознаю, что мы умрем здесь.

Но все равно иду дальше.

Левую ногу вперед… теперь правую…

Лицо горит от холода. Руки наливаются тяжестью. Ноги замерзают.

Минута за минутой…

Метель не утихает, а только ярится сильнее, и холод кусает злее и злее.

Аманда бормочет что-то неразборчивое.

Я не могу так больше.

Не могу идти.

Не могу нести ее на руках.

Скоро, совсем скоро, мне придется остановиться. Сесть и держать на коленях женщину, которую я едва знаю. И тогда мы вместе замерзнем насмерть в этом жутком мире, который даже и не наш вовсе.

Я думаю о своей семье.

Думаю о том, что уже никогда их не увижу. Пытаюсь воспринять это во всех значениях и смыслах и теряю последний контроль над страхом…

Впереди дом.

Вернее, второй этаж дома, поскольку первый практически полностью заметен снегом, поднявшимся уже до трех слуховых окон.

– Аманда.

Глаза у Лукас закрыты.

– Аманда!

Ее веки вздрагивают и приподнимаются.

– Не отключайся.

Я усаживаю ее на снег, прислоняю к крыше, бреду к среднему окну и бью ногой по стеклу. Выбираю самые острые осколки, подхватываю Аманду и втаскиваю ее в детскую спальню – судя по всему, принадлежавшую маленькой девочке.

Набивные игрушки-зверюшки.

Деревянный кукольный домик.

Драгоценности юной принцессы.

Игрушечный фонарик.

Я тащу Аманду подальше от окна, через которое в комнату заносит снег. Потом беру фонарик и выхожу в коридор второго этажа.

– Эй? Есть кто-нибудь?

Дом проглатывает мой крик, но не отвечает.

Все верхние спальни пусты. Мебели в большинстве практически не осталось.

Включаю фонарик. Спускаюсь по лестнице.

Батарейки подсели, и свет в лампочке едва теплится.

Сойдя со ступенек, прохожу мимо передней двери в комнату, бывшую когда-то столовой. Окна забиты досками, без которых стекла не выдержали бы давления полностью завалившего их снега. Среди остатков порубленного на дрова обеденного стола лежит топор.

Переступаю порог, вхожу в комнату поменьше.

Чахлый луч фонарика натыкается на диван.

Пара кресел, с которых почти полностью содрана кожаная обивка.

Телевизор над забитым золой камином.

Коробка со свечами.

Стопка книг.

На полу, ближе к камину, расстелены спальные мешки и одеяла, валяются подушки. В спальниках – люди.

Мужчина.

Женщина.

Два мальчишки-подростка.

Глаза закрыты.

Все неподвижны.

Посиневшие, изнуренные лица.

На груди у женщины – семейная фотография, снятая в некие лучшие времена в оранжерее Линкольн-парка. Почерневшие пальцы намертво вцепились в рамку.

Возле камина вижу спички, стопки газет и кучку щепы рядом с подставкой для ножей.

Вторая дверь ведет из гостиной в кухню. Дверца холодильника распахнута, на полках – ничего. На столах – пустые металлические банки.

Крем-суп из кукурузы.

Фасоль.

Черные бобы.

Очищенные помидоры.

Супы.

Персики.

Все то, что покоится обычно на дальних полках и благополучно переживает дату истечения срока годности.

Даже банки с приправами и те вычищены до капли – горчица, майонез, желе…

За переполненной мусорной корзиной – замерзшая лужица крови и очищенный до костей скелет кошки.

Этих людей убил не холод.

Они умерли от голода.

* * *

На стенах гостиной танцуют отсветы пламени. Голый, я лежу в спальном мешке внутри другого спального мешка, накрытый вдобавок одеялами.

Рядом, тоже в двух спальниках, отогревается Аманда.

Наша мокрая одежда разложена на кирпичном камине, и лежим мы так близко к огню, что я чувствую, как тепло наплывает на лицо.

Буран не стихает, и сам каркас дома поскрипывает и постанывает, сопротивляясь порывам ветра.

Глаза у Аманды открыты.