Темная Материя (сборник)

Едва тропинка спустилась в овраг, Ванька нырнул в густой, как молоко, туман, и сразу заблудился.

Кружил, не узнавая знакомых мест, по уши вымок в росе, в панике снова и снова поворачивал не туда, едва не свалился в бросившуюся под ноги реку.

И вдруг услышал, как где-то совсем близко нож лязгает об оселок, и дед, имитируя украинский акцент, тихонько поет: «Я нэ сдамся бэз бою».

Ванька перевел дыхание, оборвал со штанов репьи и с независимым видом вылез на пригорок.

– Пришел? – дед подмигнул, проверяя шершавым пальцем блестящее лезвие. – Ну тогда помогай! – и бросил внуку моток грубой веревки.

Все еще чувствуя послевкусие обиды, Ванька повесил на гвоздь свою курточку, размотал веревку и люстрация началась.

Дед скрылся в сарае и через минуту вышел, ведя под уздцы огромного, сверкающего гладью шелкового костюма единоросса.

Единоросс осторожно ступал, жмурясь на свет, а Дед трепал его по необъятной шее и что-то тихонько нашептывал.

Увидев Ваньку, единоросс потоптался на месте, потом вдруг захрапел и вскинулся на дыбы.

– Держи его!

Ванька закусил губу, чтоб не заорать со страха, и всем весом потянул веревку, увязая кедами в сырой скользкой глине, а огромный единоросс, то приседая на задние ноги, то с силой выбрасывая их назад, крутил башкой, роняя хлопья пены, и бешено бил перед самым лицом деда паспортом гражданина Чехии.

– Тпру, зараза!

Дед не испугался, и через минуту стреноженный единоросс уже лежал на земле, безумно вращая глазами, а дед, все так же нашептывая ему что-то успокоительное, сноровисто орудовал острым, как бритва, ножом.

– Ванька, таз!

Лишившись депутатской неприкосновенности, имущества и чина, единоросс сразу затих.

Дед отпустил веревку, единоросс поднялся с земли и задумчивым шагом отошел к дальнему углу загона, прислушиваясь к новым ощущениям и готовясь ехать домой на метро.

– Видал? – Дед вытер окровавленные ладони о передник и подмигнул внуку.

– Да. – Тяжело сопя, Ванька принялся наматывать на локоть веревку, чтоб скрыть дрожь в руках.

– Ну теперь ты.

Дед вывел из сарая двух племянников давешнего единоросса, таких же крупных и гладко-шелковых госслужащих, тяжелую бесформенную супругу и тоненькую звонкую кобылку-двухлетку, на которую были оформлены оффшорные счета и бесчисленная движимая и недвижимая собственность.

Ванька подтянул штаны и двинулся к племяннику.

Какой же он огромный!

Встав на цыпочки, Ванька едва дотягивался до холки.

Подражая деду, Ванька принялся шептать едроссу что-то успокоительное о радостях честной жизни и созидательного труда, дрожащими пальцами подводя веревку под необъятный пах, а дед, встав поодаль, с безразличным видом свернул папиросу, но так ее и не зажег.

Племянник внимательно следил за Ванькой, иногда вздрагивая и тряся башкой, а Ванька продолжал шептать свои мантры и, слизывая языком капли пота, бросал, и бросал новые петли на дорогое шелковое сукно.

Спустя несколько бесконечных минут едросс позволил уложить себя на землю и связать.

Дед глубоко вздохнул, закурил, наконец, свою папиросу и протянул Ваньке влажный от крови нож:

– Давай. Люстрируй.

Ванька вытер рукавом лицо, повернул нож лезвием к себе и прицелившись, сильно нажал.

Племянник выгнулся дугой, сбросил Ваньку и замолотил по глине, пытаясь подняться и улететь в Австрию.

Нож остался торчать в промежности, глина вокруг молодого миллиардера быстро темнела от крови.

Дед бросился на едросса и пиджаком прикрыл ему башку.

– Давай! Давай же! Ну?!

Упав на шелковый крестец, оглушенный Ванька с трудом поймал пляшущую рукоять и принялся энергично пилить.

– Да давай же ты, господи!

Весь в крови и глине, Ванька с трудом поднялся с едросса и сбросил в таз окровавленные эфэсбешные корочки.

– Не много я ему?

– В самый раз!

Тяжело дыша, дед сплюнул в траву остатки изломанной папиросы.

– Ну что, сразу второго? Или перекур?

– Перекур.

Дед с внуком вышли за забор и сели на перевернутую тележку.

– Деда, дай затянуться!

– Нечего. У тебя вся жизнь впереди, чтоб куревом здоровье губить.

Туман таял, розовыми клочьями плыл по берегам реки, большое блестящее солнце поднималось навстречу людям, играя в траве и на молодых листочках деревьев.

– Ладно, – дед растоптал окурок, – пошли, а то до вечера не управимся.

Пели птицы. Свежелюстрированный племянник едросса тоненько ржал, глядя на себя в зеркало.

Ванька поглубже вдохнул теплый утренний воздух и потопал за дедом.

Вольфрам

Ровно в семь утра, как и было заявлено, подъемный мост, грохоча цепями, опустился.

Очередь дрогнула и подровнялась, но решетку не поднимали до одиннадцати, и никто не выходил.

«Чтоб прочувствовали», – объяснила мне соседка, крепкая пенсионерка с дачным загаром, в трениках и майке с медведем-80.

Наконец, оборона школы образовала щель, и сквозь нее на свет божий протиснулась Директриса.

Очередь уплотнилась.

– Почему вы здесь? – строго спросила Директриса.

Почуяв вину, народ безмолвствовал. Повисла пауза.

– Записаться ребенка на подготовительные курсы! – выдавил, наконец, какой-то либеральный господин в бородке.