Темная Материя (сборник)

Девочка прижимается к Гусю и что-то долго шепчет.

Больной не слышит, время от времени «кивает» гусиной головой.

– Гусь, скажи мне правду!

– Правда бывает тяжела.

– Папа умрет?

– Да.

– А ты? Что будет с тобой?

– О, со мной все будет прекрасно! Я поднимусь в небо и полечу далеко-далеко… Честно говоря, я засиделся с вами на земле, пора мне хорошенько размять крылья! Я слетаю в Африку, повидаю друзей…

– А когда ты вернешься?

– Не знаю. Не скоро. И знаешь что?

– Что?

– Наверное, когда я вернусь, мы не будем больше разговаривать вот так. Все-таки я гусь, птица вольная… Но я буду видеть тебя с неба, следить, как ты растешь, иногда махать тебе крылом… И знаешь что?

– Что?

Крупные слезинки падают гусю на голову, поэтому говорить ему становится все трудней.

– Я оставлю тебе своего Гусенка. Сложи руку так… Вот. Он будет с тобой, когда я улечу… Заботься о нем, и если тебе станет грустно, он тебя утешит. Скажи, тебе нравится Гусенок?

– Да…

– Прости, я не слышу…

– Да!

– Хорошо… Ну все… Ну все… Ступайте… Папа устал…

– До свиданья, папочка.

– Прощай, мой ангел…

– Пока, Гусь.

– Пока… Гусенок… Пока, мой милый…

Девочка с Гусенком выходят из палаты и закрывают за собой дверь.

Ангезия

– Вот кто обожал герметики, так это мсье Котлет! Ах, что это был за сантехник!

Хороший герметик он ставил выше анжуйского вина!

Вставив тубус в пистолет и хлопая широкой ладонью по пластиковому боку трубки, он, бывало, спрашивал меня: «Знаете ли вы, мадам Сен-Клу, какова ангезия этого мерзавца?» – «Какова же» – улыбалась я, отрываясь от вязания кошельков в цветах республики. – «Его ангезия бесподобна!»

Смонтировав унитаз, мсье Котлет припадал на одно колено и целовал фарфоровый обод – такова была его привычка. В шуме спускаемой воды ему слышались стихи Ламартина.

«Тот – тихоня, тот – задира, но тот, что я ставил давеча мсье де Гонкуру, о, это Бонапарт среди унитазов! Я держал в руках мельхиоровую цепочку его бачка, и мне казалось, что я возница, удерживающий бразды колесницы с вершины Триумфальной арки!» – говорил он мне, обгладывая ножку холодного цыпленка.

Мсье Котлет даже хотел упомянуть одного из своих «фарфоровых крестников» в завещании, но наш нотариус, мсье Пандус, разорался так, что шея покраснела. Видный был мужчина, но горячий нрав сгубил его, той же осенью он умер от апоплексического удара – упокой, Господи, его душу!

Мадам Сен-Клу подняла очки и промокнула глаза.

– На опрессовку мсье Котлет всегда являлся в синем шерстяном сюртуке с веточкой чеснока в петлице. А вот детей у него не было. Вентили и фланцы слишком долго занимали его воображение, и когда он впервые подумал о наследниках, собственный фланец сыграл с ним дурную шутку.

Впрочем, мсье Котлет пережил эту новость мужественно и философски, как и положено французу.

«Сапожник без сапог», – сказал он кузнецу Жаку, который осматривал его при свете паяльной лампы. Жак кое-что смыслил в урологии и брал за прием дешевле, чем доктор Штольц. Бедняга Жак! Не прошло и месяца, как он насмерть подавился пробкой от вина, когда зубами открывал бутылку рейнского.

Вдова потянула нитку – синий, белый и красный клубки запрыгали в корзинке.

– Я приступаю к рассказу о главном дне в жизни мсье Котлета.

Однажды ночью, в сильную грозу, в дверь забарабанили. За окошком плясали факелы, громко ржали кони солдат национальной гвардии.

– Здесь живет Пьер Котлет, сантехник?

– Да, это я.

Ничего не объясняя, офицер приказал мсье Котлету немедленно одеться и захватить инструменты.

Сверкала молния, гремел гром. Карета неслась, как безумная, по черным мостовым спящего Парижа. Наконец, лошади встали – мсье Котлет, влекомый под руки двумя огромными капралами, смутно различил очертанья Тюильри.

Во дворце не спали. Уже в вестибюле мсье Котлет почуял запах беды.

Его повели по бесконечным коридорам, под ногами хлюпала зловонная жижа.

В небольшой комнате, обитой розовым шелком, по которому расселись тропические птицы, мсье Котлету предстал величественный мужчина в ночной рубашке. Потрясенный сантехник узнал в нем своего короля.

– Встаньте, мой друг. Ведь вы друг своему королю? Нам известно, что вы мастер по части разных труб и протечек, а у нас… – король изящно встряхнул мокрым подолом.

– Не нужно продолжать, Ваше Величество! Где трубы?

Луи-Филипп, бледный, как полотно, царственным жестом распахнул лючок.

К восходу солнца все было кончено. Пьер Котлет собрал инструменты и вытер руки о передник.

– Полотенцесушитель потек, Ваше Величество. Когда отключали горячую воду, прокладка пересохла и треснула. Я ее заменил.

– Сегодня вы спасли Францию!

Пьер Котлет возвратился на улицу Фельянтинок, где тихо и скромно прожил до самой осады Парижа 70-го года. Немецкий снаряд, разорвавшийся во дворе, размозжил бедняге внутренности. Последними словами кавалера Ордена Почетного Легиона были: «Похоже, мои трубы безвозвратно испорчены!»

Мадам Сен-Клу снова промокнула глаза.

Я был смущен и взволнован. Мы помолчали.

– Все это возвышенно и прекрасно, но что же с моим делом? – наконец проговорил я.