Темная муза

В зависимости от вашего взгляда на вещи это или явная шизофрения, или отблеск того другого мира, который часто посещают мечтатели-провидцы, подобные Сведенборгу и Блейку Рассказывая о своём собственном «прыжке в подсознание», К.Г. Юнг отмечает, что подобные ураганные вспышки потрясали? и других людей, например Ницше и поэта Гельдерлина, с которым Нерваль испытывал глубокое родство. Ницше и Гёльдер-; лин были разбиты этими извержениями (оба сошли с ума). Однако Юнг, чей рассказ о своих ощущениях является классическим изображением психоза, верил, что сможет противостоять болезни, потому что кроме грубой животной силы, наделен запасом твёрдой, присущей средиему классу ответственности, которая заставляла его думать об обязанностях перед своей семьей, профессией и своими пациентами [25]. Нерваль, подобно Ницше и Гельдерлину, был скитальцем по жизни. Готье, вероятно, самый близкий его друг, описывал Нерваля как «безногую ласточку… одни крылья, и никаких ног». Легко представить себе, как подобное создание молится молчим ветрам. Ещё легче объяснить видения Нерваля его болезнью и предать их забвению. Годами позже другой поэт-мечтатель, Рене Дюмаль, написал очерк, в котором утверждает, что посетил точно те же фантастические места, которые Нерваль описал в своей проникновенной «Амелии». «Итак, я был не одинок!» — восклицает Дюмаль, ещё один скороспелый поэт, в начале «Нерваль — Никталои» [26J. Юнговское коллективное подсознание, таинственная территория алхимического символа и клинически подтвержденный феномен общих сновидений дают опору часто цитируемому высказыванию Олдоса Хаксли, который заявил, что разум имеет свои собственные «антиподы, свои Африки и Борнео». Возможно, Нерваль был просто мечтателем, который слишком доверял географии своей собственной души.

Был ещё один мистический ландшафт, который Нерваль разделял со многими другими — Восток. Через несколько месяцев после выхода из больницы Нерваль отправился в путешествие на восток. Из Марселя Невраль отплыл в направлении волшебных миров Каира, Александрии, Акры, Бейрута, Сирии, Смирны и Константинополя, делая многочисленные остановки в пути. Бывшие отчасти продолжением лечения, отчасти «эзо-туристической» экспедицией, годовые странствия Нерваля были в такой же степени его погружением в свои собственные оккультные владения, как и модный Grand Tour¹ для каждого уважающего себя западного ориенталиста. «Тысяча и одна ночь», «Ватек» и «Рукопись из Сарагосы» создали спрос на рассказы об экзотических путешествиях и странных обычаях. Гюго, Готье, Шатобриан и Ламартин — каждый из них внес свой вклад в эту моду. После этого Нерваль отправился назад, к первоисточнику. Во время первой волны безумия, после ночи, когда Нерваль в экстазе изложил множество оккультных тем, он отказался от предложения друзей проводить его домой и сказал, что не собирается туда возвращаться. «Куда же ты собираешься?» — спросили друзья. «На Восток», — последовал странный ответ Жерара.

Ещё подростком Жерар под впечатлением «Фауста» погрузился в герметическую литературу. Другим его наставником был бывший раввин Александр Вейль, которого Нерваль встретил во Франкфурте, когда смотрел постановку пьесы «Лео Буркхарт», написанную вместе с Дюма. Вейль был каббалистом и знатоком герметических таинств. Считается, что он познакомил Нерваля с серьезным исследованием тайных традиций. После этого мистические и оккультные темы наполнили творчество Нерваля [27]. Его ранняя пьеса «Алхимик» была основана на истории жизни оккультиста эпохи Возрождения Николя Фламе-ля. Через несколько лет он написал Les Illuminds, название которой позаимствовано у тайного общества Адама Вейсхаупта. Нерваль разделял веру аббата Барруэля в то, что иллюминаты были тайной силой, стоявшей за Революцией, и в Les Illumines он собирает множество тем, имевших отношение к персонажам вроде Жака Казотга, Калиостро, странного Рауля Спифама, Ре-стифа де ла Бретонна и других. Оккультизм эпохи Просвещения играет в пьесе роль фона. Серия часто не поддающихся пониманию стихотворений Нервала — Les Chimeres¹⁷¹⁸ — богата темными намеками на Пифагора, египетскую и греческую мифологию, а также христианский мистицизм. Но полную свободу своим оккультным предрассудкам и своей потребности придумать себя Нерваль дал в своём «Путешествии на Восток»¹⁹. Независимо от того, является ли «Путешествие на Восток» «одиссеей души Нерваля» [28] или «сплетением вымыслов» и «Боргезианским путешествием по библиотеке» [29], оно, как отмечает переводчик, без сомнений представляет собой «синтез эзотерической мысли Нерваля» и помещает его «где-то между Уильямом Блейком и мадам Блаватской» [30].