Темная сторона сексуальной революции. Переосмысление эпохи эротической свободы

Однако в действительности наш выбор сильно ограничен. Не только потому, что мы погружены в окружающую нас культуру и испытываем влияние существующих в ней идей и ценностей, но также и потому, что секс – это социальная деятельность, требующая участия других людей. Допустим, что я молодая студентка, ищущая парня в моем университете двадцать первого века, и при этом я не хочу заниматься сексом до брака. В таком случае я обнаружу, что мои возможности значительно ограничены, хотя еще 70 лет назад у меня не возникло бы проблем из-за этого. Когда секс до брака является социальной нормой и когда почти все другие женщины, конкурирующие в моем сегменте сексуального рынка, готовы «отдаться» на первом или втором свидании, нежелание делать то же самое ставит меня в невыгодное конкурентное положение. Сторонница полового воздержания должна быть либо чрезвычайно привлекательной, чтобы превзойти своих более податливых сверстниц, либо она должна довольствоваться весьма ограниченным кругом знакомств, куда входят только те мужчины, которые считаются столь же необычными, как и она сама. Чудаковатость имеет свою цену.

Нарратив о «прогрессе» маскирует проблему социальной взаимозависимости, представляя историю как простую восходящую траекторию – как если бы мы все становились все более свободными по мере преодоления отживших свой век ограничений. Но есть и другая возможность понимания истории, возможно, менее обнадеживающая, однако не закрывающая глаза на неоспоримый факт существования конфликтов и необходимость поиска компромиссов.

На изнанке истории

Прогрессистскому нарративу мы должны противопоставить точку зрения, согласно которой общество находится в процессе постоянных трансформаций, о чем напоминают работы марксистского критика Рэймонда Уильямса. Как пишет Уильямс, в культуре всегда одновременно сосуществуют господствующие, остаточные и только зарождающиеся элементы, и все они находятся в конфликтных отношениях друг с другом[92]. Мы склонны превозносить исторических деятелей, которые участвовали в становлении тех зарождающихся культурных штаммов, которые впоследствии стали господствующими. Про таких людей говорят, что они опередили свое время и получили признание лишь постфактум, иногда уже после их смерти (что особенно способствует романтизации таких историй). При этом обычно мы уделяем меньше внимания людям, которые были частью остаточных культурных явлений – возможно, когда-то господствовавших, но со временем сошедших на нет. Мы чтим людей, чьи идеологии одержали верх, возможно, ощущая себя причастными к их успеху, и гораздо меньше думаем о тех, кто оказался среди проигравших.

Печально известная активистка Мэри Уайтхаус – одна из неудачниц истории. Родившаяся в 1910 году, она никогда не отказывалась от своих эдвардианских убеждений – даже тогда, когда общество, которое она знала, рухнуло у нее на глазах. Ужасаясь появлению секса и насилия на британских телеэкранах, начиная с 1960-х она на протяжении 37 лет организовывала кампании по рассылке писем, пытаясь остановить формирование того, что она называла «обществом вседозволенности». Современник Уайтхаус описал ее в «Файненшл таймс» как «маленького Кнуда, заклинающего волны моральной низости отступить»[93]. Целью ее кампании были не перемены, а замораживание исторического процесса. И она потерпела абсолютную неудачу, пав жертвой грандиозного публичного унижения.

Сегодня некоторые акции Уайтхаус выглядят довольно нелепо. Она и ее сторонники увязли в борьбе с провокациями, которые в наши дни кажутся умилительно старомодными. Двусмысленности в названиях песен (например, «Моя побрякушка» Чака Берри) или ситкомов (например, «Здесь совсем не жарко, мама»[94]) наряду с «бесстыдствами» вроде непристойного танца Мика Джаггера со своим микрофоном во время выступления на британской телепрограмме Top of the Pops – все это становилось предметом нападок консервативных активистов.

Одной из первых атак Уайтхаус на общественную жизнь была анонимная статья 1953 года для «Сандей таймс», в которой она давала матерям советы, как наиболее надежно предотвратить развитие у своих сыновей гомосексуальности. Эта открытая гомофобия сочеталась с крестовым походом против богохульства, в котором зачастую слышались призывы к архаичному законодательству. В 1977 году Уайтхаус подала частное обвинение против «Гей ньюз» за публикацию стихотворения, в котором римский центурион фантазирует о сексе с телом распятого Христа. Редактор был признан виновным в богохульстве, а представляющий его королевский адвокат позже написал, что «страх Уайтхаус перед гомосексуалистами был чисто рефлекторным», – и, возможно, он был прав[95].