Темная сторона сексуальной революции. Переосмысление эпохи эротической свободы

И мы видим, как эти эволюционные различия проявляются в мужском и женском сексуальном поведении. Результаты исследований ясно показывают, что в среднем мужчины предпочитают заниматься сексом чаще и с бо́льшим количеством партнеров, что покупатели секс-услуг – это почти всегда мужчины, что мужчины смотрят гораздо больше порно, чем женщины, и что подавляющее большинство женщин предпочитают серьезные отношения случайному сексу, если им предоставляется такая возможность. Сексуальные фетиши (также известные как «парафилии») также гораздо чаще встречаются у мужчин, чем у женщин, и хотя причина этого различия не совсем ясна, дело, по-видимому, заключается в более высоком среднем уровне социосексуальности у мужчин[87]. В целом данные показывают, что поведение, которое стало гораздо более социально приемлемым за последние шестьдесят лет, с большой вероятностью приходится по вкусу именно мужчинам. Сейчас подходящее время для того, чтобы быть фетишистом, потребителем секс-услуг, пользователем порносайтов и плейбоем. Сексуальный либерализм оказался наиболее выгодным для социосексуалов, и эти люди в подавляющем большинстве являются мужчинами.

Но были и другие бенефициары сексуального освобождения – прежде всего, лесбиянки, геи и бисексуалы, чьи отношения теперь впервые не только декриминализированы, но и пользуются официальным признанием во многих странах. Снижение уровня гомофобии на Западе за последнее столетие поистине примечательно. В 1983 году добрая половина респондентов «Британского исследования социальных установок» сообщила, что «сексуальные отношения между взрослыми людьми одного пола – это всегда неправильно»[88]. К 2012 году доля людей, все еще придерживающихся такого мнения, сократилась более чем вдвое, а годом позже однополые браки были признаны консервативным правительством в Англии и Уэльсе. Начиная с 2001 года однополые браки были легализованы в десятках других стран, в том числе в США в 2015 году[89]. Эта перспектива была почти немыслима в разгар эпидемии СПИДа в 1989 году, когда Эндрю Салливан в известном американском издании впервые обосновал необходимость этой реформы[90].

Любое столь же радикальное историческое преобразование, как сексуальная революция, будет иметь разнообразные последствия, как положительные, так и отрицательные. Однако основной момент, на котором я хочу сосредоточиться в этой книге, заключается в следующем: ошибочно прямолинейно интерпретировать этот исторический период как пример «прогресса». В отношении религии так называемого прогресса я являюсь вероотступницей: я не верю в существование чего-то вроде постепенного, неизбежного движения к благу, которое Мартин Лютер Кинг-младший так славно описал как «дугу моральной вселенной», склоняющуюся к справедливости. Каждое социальное изменение имеет плюсы и минусы, однако этот факт затемняется в примитивном прогрессистском нарративе, не оставляющем места для сложности.

Секс связан с определенными отношениями, что, конечно, может означать, что любящий партнер нуждается в другом любящем партнере. Но, помимо того, это может означать, что фетишист со вкусом к садомазохизму, вуайеризму или грязному нижнему белью нуждается в других людях, которые будут участвовать в его фетише, точно так же как покупатель секс-услуг нуждается в том, кто ими торгует, а любитель порно нуждается в порно-производителях. Это не является проблемой для такого теоретика, как Гейл Рубин, которая указала бы на то, что есть множество людей (в основном, по необходимости, женщин), которые способны удовлетворить эти желания – иногда добровольно, иногда в обмен на финансовую компенсацию. Однако такая точка зрения недооценивает, до какой степени участники свободного рынка секс-услуг могут подвергаться более или менее тонким формам принуждения, подобно тому как рабочие в экономической системе действуют в ответ на стимулы и ограничения.