Темная сторона сексуальной революции. Переосмысление эпохи эротической свободы

Социальные явления, конечно, устроены сложнее, но все равно нормальное распределение часто оказывается хорошим приближением процессов на уровне человеческой популяции. Например, социосексуальность (потребность в сексуальном разнообразии) в обществе почти что нормально распределена. Большинство людей близки к середине, маленькие группы необычных людей расположены на крайних полюсах – те, кому совсем неинтересен случайный секс, и, с другой стороны, те, у кого от похоти совсем уже едет крыша. Однако, как я уже указала во второй главе, графики для мужчин и женщин заметно отличаются – колокол графика мужской популяции смещен в сторону большей степени социосексуальности. Это означает, что суперпохотливых мужчин намного больше, чем суперпохотливых женщин, а совсем непохотливых женщин намного меньше, чем таких же мужчин.

Проблема нормального распределения, таким образом, заключается в следующем: если вы производите изменения на уровне популяции, это отразится по-разному на разных людях. Почти невозможно придумать решение, которое повлияет только на одну группу людей на отдельной точке графа, но никак не коснется остальных. И когда речь идет о таких больших исторических событиях, как сексуальная революция – которую никто намеренно не проводил и даже мало кто предвидел, – все это проявляется с еще большей силой.

Удовлетворенность браком имеет (почти) нормальное распределение[301]. Так, большинство людей отмечают, что они вполне счастливы в браке, небольшой процент находится на седьмом небе от счастья, некоторые жалуются на отвратительный брак.

Раньше, если эти немногочисленные пары хотели развестись, им было чрезвычайно сложно это сделать. Журналистка Меган Макардл описывает, как обычно проходил бракоразводный процесс в Америке девятнадцатого века:

Этот процесс был очень долгим и дорогостоящим, а еще требовались доказательства того, что ваш супруг надолго вас оставил и не поддерживает вас деньгами, что он (если речь о муже) не просто с кем-то тайно флиртует, а ушел в наглый и грубый загул. Или что он не просто бьет вас ремнем пару раз в месяц, а постоянно избивает вас до потери сознания.

После развода вы становились изгоем почти везде, кроме самых крупных городов. В крайних случаях, если муж был с вами очень несправедлив, вы могли сменить имя, используя в качестве нового имени свою девичью фамилию. Но вы продолжали носить фамилию мужа, поскольку ожидалось, что вы будете вести себя словно вы еще в браке, то есть будете хранить целомудрие. Вам было позволено иногда заниматься сексом с кем-нибудь из общины, но, разумеется, никто не пустил бы вас в церковь или на званые вечера.

Обеспеченные женщины обычно (я это не выдумываю) переезжали в Европу. Эдит Уортон, переехавшая в Париж после развода, писала рассказы о том, каким нападкам подвергались разведенные женщины у нее на родине, и эти рассказы мало кого могли оставить равнодушным[302].

Если вы жили в те времена и хотели развестись, это, скорее всего, значило, что вы находились очень близко к самой крайней точке несчастливого полюса нормального распределения и поэтому заслуживали – не думаю, что кто-то будет с этим спорить, – помощи и сочувствия. Именно этими чувствами руководствовались социальные реформаторы времен после Второй мировой войны, требовавшие смягчения законов о разводе. В итоге примерно с 1960-х во всем западном мире внезапно стало очень просто развестись – люди, запертые законом в своих адских браках, были освобождены. И это хорошо. Но потом начала проявляться проблема нормального распределения.