Темная сторона Солнца

– Девушка-джан, ты не с конечной остановки случайно идешь?! Там автобусов не видать?!

– Не видать. Говорят, что сегодня только маршрутки работают.

Мужчина вздохнул и двинулся следом за мной.

Я шла, всматриваясь в окна домов, из форточек которых торчали трубы печек-буржуек. Некоторые источали клубы дыма, по внешнему виду которого я могла легко определить, чем топят печь. Черный густой дым с хлопьями означал, что в раскаленной жестяной утробе плавится пластмасса или резина. Белый, с легким сероватым оттенком – топят дровами, паркетом или книгами. Тоненькая черная струйка – тщетно пытаются растопить печь чем-то непригодным для топки.

Вскоре пошел снег. Мокрый, с примесью сажи, он прилипал к лицу и стекал вниз, оставляя на щеках грязные разводы. Но меня это мало волновало. Главное, что у меня была пачка сигарет, мятная жвачка и деньги на чашку кофе.

На пороге института я столкнулась с деканом. Он стоял возле крыльца и что-то внушал дворнику, который сбивал сосульки с козырька над входом, ловко подгребал их лопатой и отбрасывал в сторону.

– Умные слова вы говорите, господин Симонян, вот только, не обижайтесь, слова и есть слова, кхе-кхе, – дворник закашлялся и покосился на декана.

– Вы ошибаетесь, Левон Айрапетович. Я считаю, что сейчас, как никогда, важно относиться друг к другу с пониманием. Верните, пожалуйста, украденный стол.

– Не верну. – Дворник с размаху ударил по самой большой сосульке, та разлетелась на мелкие осколки, часть которых посыпалась на голову декана.

– Осторожнее, Левон Айрапетович. Так и убить можно.

– А вы не стойте над душой, господин Симонян, – бросил дворник, подгреб очередную порцию льда и, поднатужившись, отбросил ее в сторону.

– Я не буду стоять, если вы пообещаете мне, что вернете стол. Пожалуйста, – в голосе декана слышались нотки мольбы. – Я все понимаю. Вы вернете стол, и мы навсегда забудем об этом инциденте.

– Тьфу ты! – плюнул в сердцах дворник и бросил лопату. – Я не могу его вернуть, господин Симонян. Никак не могу, уж не злитесь.

– Почему?

Левон Айрапетович шмыгнул носом и с видом нашкодившего мальчишки жалобно посмотрел на декана:

– Я сжег его.

– То есть как это сожгли?

– Ну как-как, а то вы не знаете, как столы жгут? У меня жена болеет, а у сына ребенок маленький. Я разобрал стол на части, отнес домой и сжег. Стола вам жалко, что ли? Все равно студентов меньше, чем этих клятых столов.

Декан махнул рукой:

– Эх-эх, Левон Айрапетович. Ну что мне с вами делать? Разве что отругать и уволить?

– Я и сам уволюсь, не переживайте. Мы скоро в Россию уезжаем. Квартиру уже продали. Недолго нам осталось мучиться.

Я пыталась прошмыгнуть мимо, но декан заметил меня в ту самую минуту, когда я почти скрылась за мраморной колонной.

– Опять ты опоздала, Лусине. А с тобой что прикажешь делать?

– Опять. Извините, вы знаете, как сейчас сложно с маршрутками, а я живу на окраине города.

– Я все знаю, но ты выходи пораньше, что ж теперь из-за маршруток занятия пропускать? Пошли, проведу тебя в аудиторию.

Преподаватель истории Армении долго возмущался и не хотел пускать меня на занятие.

– Во всем Ереване проблемы с транспортом, но почему-то только она пропускает лекции!

– Проходи в аудиторию, мы сами разберемся, – сказал декан, осторожно взял преподавателя под локоть и вывел его за дверь.

Я не знаю, о чем они беседовали, но когда преподаватель вернулся, то покосился на меня и пригрозил:

– Арутюнян Лусине, я не знаю, почему он тебя защищает, но клянусь солнцем своего отца, ты не сдашь экзамен!

Я молча достала тетрадь и приготовилась записывать. Я не знаю, почему декан защищает меня. Мне кажется, что он единственный человек, который понимает, каких невероятных усилий мне стоит приходить в институт и сидеть за одной партой с теми, чьи родители, именно родители, а не добрые родственники, оплачивают обучение, наряды и походы в кафе. Он знает, что я курю, но почему-то не исключает меня из института. Когда-то он сказал, что я особенная, что у меня большое будущее, но что он имел в виду – неизвестно. Какое будущее может быть у девушки из бедной семьи, которая обматывает ноги целлофановыми пакетами, прежде чем обуть сапоги с отклеившейся подошвой? Какое будущее может быть у девушки, чье приданое заключается в золотой медали и красном дипломе об окончании музыкальной школы? Какое вообще будущее может быть в этой некогда обласканной, а ныне забытой Богом стране?

Нет, у меня нет будущего, потому что его нет в принципе. А те жалкие крохи, которые остались, уже поделены между моими более обеспеченными сокурсниками.