Темная волна. Лучшее 2

Он достал из рюкзака фонарик, включил и направил луч вглубь трубы. Покатые стены облепил мох, стайки крыс дружно перемещались по воде, избегая свет. Шорох и шлепанье их лапок наполнили пространство.

– Идём.

Темнота становилась плотнее с каждый шагом. Слабый фонарик не справлялся, с ним было даже хуже – глаза видели тонкую полоску света и больше ничего. Вокруг, в этой надоедливой и чужой темноте, шуршали мыши, а может быть кто-то ещё, невидимый. Под ногами то и дело похрустывало стекло. Стены были влажными и тёплыми.

Дружище шла впереди, её почти не было видно, только слышно. Глупо было спрашивать у неё, как долго ещё идти, поэтому Игнат, чтобы отвлечься, погрузился в собственные мысли.

Он попытался вспомнить, рассказывала ли мама что-нибудь про жизнь после апокалипсиса. Про Питер или другие города. Кажется, нет. Все её рассказы сводились непосредственно к описанию самого процесса: как начался конец света, что происходило в первые дни и недели, что случилось в больших городах. Потом масштаб сужался до истории об их чудесном спасении и замыкался на доме в заброшенной деревне. Капуста, теплицы, редкие выезды в активную фазу, вот и всё. Как будто маме этого было достаточно. В какой-то миг она спряталась в кокон, ограниченный жизнью в изоляции, и больше из него не высовывалась.

Вот папе было о чём рассказать, но он помалкивал. От папы Игнат слышал разве что анекдоты, да воспоминания о жизни до конца света. Очень редко он садился рядом с мамой, когда она показывала альбом с вырезками, и вставлял в её истории правки и комментарии. Но о том, что произошло после апокалипсиса, куда двинулся мир, – ни слова.

Источником информации всегда являлся дядя Женя. Приезжая, он заводил разговоры о жизни в Питере, травил байки и разные истории. Хотя, с оговорками. Рассказывал так залихватски, что казалось, будто не правду говорит, а сочиняет на ходу под действием алкоголя. Всё у него выходило гипертрофировано и метафорично, даже не верилось. А половину историй Игнат вовсе не понимал: про президента, спасение Администрации, закрытый периметр, очищение мыслей и так далее.

Только сейчас понял, что это и было самое интересное. И как это не додумывался расспросить дядю Женю подробнее? Одно слово, ребенок…

Задумавшись, он не сразу понял, что слышит какие-то новые звуки. Они словно запрыгнули в трубу и стремительно наполняли её: гул, грохот, дребезжание. Нарастали, нарастали, нарастали и вдруг заполнились всё вокруг. Чернота забилась в судорогах. Звуки отражались от бетонных стен, тонули в слое мха, прыгали по воде. А потом среди этих звуков сформировался и задавил всё остальное громкий мужской голос.

– Пятнадцать часов, друзья!

Игнат выронил фонарик, закрывая уши ладонями. Упал на пол в воду. Стены вибрировали, и эта вибрация проникла в тело Игната, заставив дрожать в судорогах.

– Это Господин Президент, и мы с вами триедины! Я, вы и наши с вами чистые мысли! Так повторим же молитвы, во здравие и очищение! Чтобы ни у кого из вас не было страха перед врагом человеческим. Чтобы каждый из вас мог встать, расправив плечи, и смело посмотреть в глаза проклятому завоевателю! Итак, преклоним же колено, друзья!

Голос был всюду в темноте. Кажется, он даже пробрался в сознание и зацепился крючьями за мысли, которые Игнат не хотел вытаскивать.

– Молитва первая, классическая! Отче наш, сущий на небесах, да освятится имя твоё…

Против своей воли Игнат тоже начал повторять молитву вместе с Президентом, оком нашим светлым, как говаривал отец. Тем, кто добился стабильности, всеобщей чистоты мыслей, сегрегации, кто объединил выживших в Питере, Москве, Пскове, Новгороде, кто выжил и помог выжить другим!

Где-то рядом тараторила молитву и Дружище. Он слышал её бойкий, звонкий голосок, выплевывающий слова: «…на земле, как на небе…»

Почти без паузы перешли ко второй молитве, очищающей мысли от дурного.

– Именно эти мысли делают вас безвольными, помните! Позволяют стать лёгкой добычей для паразитов! Не будем давать им шансов, друзья! Уничтожим с корнем! Вырвем старые и задавим новые! Против похоти и извращенства! Против насилия и тщеславия! Против всех грехов человеческих, начнём же друзья!

Игнату стало плохо от всепоглощающей вибрации чужого голоса. Он согнулся, вытошнил остатки еды под ноги, но продолжал говорить даже когда едкая слюна капала из рта. Не мог остановить поток слов. Мысли метались и умирали. Дурные, хорошие, разные. Молитва уничтожала всё подряд, вычищала. Как тогда, на поле среди рогоза. Но папа не был Президентом, папа не мог проникнуть в голову, а Голос мог.

Третью, финальную, молитву он уже не помнил. Наверняка прочёл и её тоже, но сознание утонуло в дрожи и темноте.

А когда пришёл в себя, было тихо. В лицо светил фонарик, вокруг журчала вода, затылок упёрся в неровность.

– Пора идти, – глухо, с трудом произнесла Дружище.

– Что это было? – Игнат обнаружил, что сидит, прислонившись к стене. Скрючился так, что свело руки и ноги. Распрямился, постанывая от боли, охватившей всё тело.