Темная волна. Лучшее 2

– Ну что ты набрасываешься на отца, – тем не менее, он перешел на обычный язык. – Я же за городом. Всю жизнь мечтал поближе к земле, чтобы двор, скамья. Вживаюсь в тутошний образ жизни. У нас, между прочим, все на земле жили до революции. Пра-прадед с Толстым по лугам прогуливался!

– Думаешь. Толстой одобрял? Крепостные, бильярд, сауна с блядями, – буркнул Николай, а худосочная, костлявая Катенька (и как только в ней жизнь теплится?) моментально покраснела до кончиков ушей.

– Ты мне тут не опашливай, не опашливай! – в столовой показалась Варвара, тяжело села за стол и тут же налила себе из пузатого самовара чашку чая. – Приедут сегодня мастера, отшлифуют всё. Божатся, что ни одной занозы быть не должно. А вот оно как!

– И врача вызови! – ткнул в жену вилкой Юрий Глебович. – Пусть поработает немного.

– Может, в городе уже? – отбилась Варвара. – Неизвестно, что тут за терапевт. Мало ли…

Юрий Глебович мрачно покачал большой лысой головой.

– Я не для этого коттедж отстраивал, чтобы чуть что – сбегать в город. Приехали на выходные, значит сидим здесь и наслаждаемся загородной жизнью. Зима, красота, снегу навалило до колена. Сейчас выйдем во двор, площадку расчистим на свежем воздухе. Ты когда, Коленька, свежим воздухом-то дышал да лопатой махал?

– Сам с ума сходи, – высказался Николай. – Это же твой коттедж, я не напрашивался.

– Первые выходные проводим всей семьей, и точка, – Юрий Глебович пару секунд разглядывал Катеньку, словно размышлял, отнести ее к семье или нет. – Варвара, краса моя, вызови терапевта.

2

Слава дошел до коттеджа пешком, благо от поликлиники идти было чуть больше километра. Он брел вдоль обочины, потому что тропинки занесло, а за заборами редких домиков поселка гавкали ошалелые от зимы собаки.

А Славе хотелось утренней тишины. Он вдыхал морозный воздух, щурился на солнце, наслаждался необыкновенном состоянием, которое настигало только в таких вот полузаброшенных поселках – будто он, родившийся в Москве, живший в Подмосковье, сбрасывал здесь свою городскую шкурку, пропитавшуюся запахами бензина, крепкого кофе, бесчисленных бургерных, пота сотен людей в маршрутках и метро, горячего асфальта и влажной одежды. Оставался безмятежно обнаженный, чистый, по-настоящему деревенский, как две сотни местных жителей – хранителей древнего и стремительно забывающегося уклада.

Это у Славы было из детства и юности. Впитал с родительскими вечными путешествиями. Они не любили городов, мотались по обширной стране, выискивая малолюдные местечки, – там и жили, как современные кочевники.

На дежурство в Вышивки Слава приезжал раз в неделю, оставался тут на сутки, потом сменял локацию. Пять рабочих дней – три поселка вокруг Москвы. Плюс иногда внеурочные дежурства. Кто-то бы другой давно скурвился, закидал бы начальство прошениями о переводе или уволился к чертям. Но Слава получал удовольствие, мотаясь между поселками, причем даже не на машине, а на маршрутках или электричках. Везде хватало хороших людей, везде нужна была помощь. А еще кругом природа, искренность, та самая внутренняя чистота, которая невероятным образом сохранялась даже в местных стремительно спивающихся жителях.

Летом Слава бы свернул с колеи к реке, которая текла неподалеку, окунулся бы пару раз, утопая ногами в мясистой прохладной глине, но сейчас делать там было нечего. К тому же ближайший спуск огородили забором метров на двадцать в обе стороны, а единственный проезд перекрыли шлагбаумом и повесили «кирпич». Почти год тут велась стройка, к зиме вырос богатый двухэтажный коттедж какого-то чиновника из Москвы. Это было самое ужасное, что могло случиться с поселком. Ужасное – но неотвратимое. Земля вокруг столицы уже много лет обрастала такими вот коттеджами, которые вытесняли природу, деревянные домики еще досоветской постройки, огораживали реки, озера, вырубали леса, закатывали в асфальт и бетон болота, разгоняли местных жителей по тесным квартиркам крохотных городков.

Слава остановился у калитки, приметил две камеры, смотрящие на него из-под козырька. Вдавил кнопку вызова. За забором, чувствовал Слава, не было ничего похожего на деревенскую чистоту и искренность. Это был кусок нелюбимой Москвы, перенесенный сюда непонятно для чего. Но вместе с тем, кое-что Славе все же было нужно от этого коттеджа. Он не оставлял надежды найти то, что искали его родители на протяжении многих лет.

– Слушаю! – сказал из динамиков трескучий женский голос.

– Терапевт, вызывали.

Калитка скрипнула, открываясь автоматически. Слава нырнул во двор. Слева стояли два дорогих автомобиля, покрытые шапками снега. Слева высилась деревянная беседка, а за ней, под навесом, поленница, возле которой суетился с лопатой тощий мужичок, явно местный, в шапке-ушанке и в ватных стеганых штанах цвета хаки. Увидев Славу, он махнул рукой в знак приветствия и продолжил разбрасывать в стороны снег, прокапывая себе дорогу куда-то в сторону от дома.