Темное дитя

– Ты куда это собралась?! Ночь на дворе! А ну ложись сейчас же обратно!

Лицо сестры искажает досадливая гримаса. Явно она рассчитывала потихонечку улизнуть и так же незаметно вернуться.

– Сонь, понимаешь, мне надо. Это очень срочно, понимаешь!

– Никуда тебе ночью не надо! Вот еще новости! Прекрасно все может подождать до утра.

– Не может, Сонь! Вот, послушай сама. Слышишь?

Ничего, кроме ставшего давно привычным звона цикад за окном и далекого, еле слышного шакальего плача.

– Ничего там нет! Все ты придумала! Давай ложись!

– Ну как же нет?! Прислушайся! Он плачет неправильно. Он запутался, понимаешь? Надо распутать, а то это все плохо кончится. Утром будет поздно. Начнутся машины, люди. Ну, пожалуйста, Сонь, отпусти! Мне очень, очень нужно!

Она уже чуть не плакала. По-прежнему ничего не понимая, я встала и начала механически одеваться. Блузка, юбка, сандалии – как на работу.

– Окей. Раз нужно, значит, пойдем вместе.

– Ну вот! – Сестренка оттопырила нижнюю губу. – Я хотела лететь, а теперь из-за тебя придется пешком. Давай только побыстрее.

* * *

Мы шли и шли, ориентируясь на шакалий вой. Спускались по каким-то лестницам, срезали дорогу через сквозные подъезды незнакомых домов, где верхняя дверь на третьем этаже, а нижняя на минус втором. Без спросу пересекали чьи-то лужайки, карабкались через искусственные и живые изгороди. Воздух был густой, как смола, и волны запахов – лавра, лимонника, розмарина – колыхались и клубились вокруг. Казалось, нас подгоняет дыханьем огромный ласковый зверь.

Летучие мыши, снижаясь, делали над нами круги, едва не касаясь крылом лица, и снова взмывали вверх, словно указывая нам путь.

В какой-то момент улицы кончились и вместе с ними закончились фонари. По-прежнему мы спускались куда-то вниз, мне даже показалось, что слышится плеск воды, хотя это, конечно же, было абсолютно невозможно. Густые заросли колючих и царапучих кустов обступали нас со всех сторон. Между ними вилась узкая тропа, которой я, в отличие от Тёмы, в темноте не видела. Поэтому я крепко ухватила сестренку за руку, типа чтобы не потерялась, на самом деле боясь потеряться самой.

– Слушай, ты хоть понимаешь вообще, куда мы идем?

– Тсс! – отозвалась Тёмка шепотом. – Потом разберемся! Не говори ничего, а то мы его спугнем!

Громкое отчаянное «аф-тя-тяф!» слышалось уже совсем рядом.

Внезапно кусты расступились, и луна осветила широкую поляну, за которой и вправду темнел крошечный водоем. От него несло лягушками и болотом. Посреди поляны стоял шакал, вернее совсем молодой шакаленок. Видок у него был тот еще. На оскаленной морде хлопья пены, одна из лап неестественно вывернута, бока ввалились, редкая шерстка на спине вздыбилась.

Зря Тёмка боялась, что он убежит. Завидев нас, шакаленок внезапно перестал плакать, ощетинился, подобрался, рыкнул и попытался напасть. Но поврежденная нога подломилась, рык сменился скулежом, и зверь беспомощно повалился на бок. Хотя глаза его по-прежнему пылали фанатичным блеском.

Я испуганно дернула Тёмку на себя:

– Не вздумай к нему подходить. Он хоть и полудохлый, но явно бешеный!

– Так в том-то и дело, что бешеный! Соня, отпусти меня. Сонь, он мне ничего не сделает. Да не жми ты так руку, мне больно!

– Как не сделает, ты что, с ума… Тём, стой!

Вырвавшись от меня, сестренка в один прыжок оказалась возле оскаленной морды. Звереныш зарычал, собираясь перед прыжком. Глаза его полны были безумия и ненависти.

Тёма открыла рот и запела.

Хотя пением в общепринятом смысле назвать это было трудно. Хриплые, гортанные звуки, исходившие из Тёмкиного рта, вряд ли был способен воспроизвести человек. Но это определенно была песня – в ней чувствовался ритм и даже некое подобие мелодии.

Постепенно рычание стихло, тело зверя начало извиваться, мерцать и словно бы двоиться у меня в глазах.

И вдруг – я не знаю, как это произошло, – на тропинке рядом с шакалом и Тёмой возник маленький испуганный мальчик. Из-под спутанных волос над лбом проступали бугорки острых рожек. Ребенок выглядел изможденным, одежда на нем была грязная и изорванная. Глаза его были полны слез, подбородок дрожал, губки искривились.

Я чуть было не бросилась его утешать.

– Шшш! – Тёмка сделала мне рукой знак не подходить. Наклонившись к уху малыша, она что-то быстро и горячо ему зашептала. Спустя мгновение замурзанная мордочка засияла, бесенок весело рассмеялся, высоко подпрыгнул и исчез. Растворился в воздухе. – Он потерялся, – объяснила Тёмка, возвращаясь ко мне. – Не знал, как найти дорогу домой. Но я ему объяснила, и теперь он дома. Со своей мамой.

– Ох, Тёмка, Тёмка! – Я взъерошила сестренкины волосы рукой. Конечно, никаких рожек под ними не оказалось. – А с ним что мы будем делать? – Я кивнула на шакаленка.

Безумие оставило его, и теперь перед нами был просто умирающий от истощения уродский щенок со сломанной лапой.

Тёмка умоляюще сложила ладошки под подбородком. Но я и сама понимала – нельзя же его тут бросить. Придется звонить Жан-Марку.

* * *

– Ты совершенно уверена, что он больше не бешеный? – Жан-Марк с сомнением оглядел лежащую на полу полуживую зверушку.