Темное дитя

Вместо ответа Тёмка засвистала печальную, странную мелодию. Она была длинная, с многочисленными переливами и повторами. Местами мелодия казалась почти родной, знакомой с детства по каким-то фильмам или радиопередачам. Местами она вдруг становилась такой же пугающе чуждой и непонятной, как песенка, которой Тёма выманивала беса из шакаленка.

Шакаленок давно уже выздоровел и был мною с Жан-Марком благополучно отпущен на волю за много километров от Иерусалима, где он удрал от нас без оглядки, почти не хромая.

Постепенно все стихли, прислушиваясь к Тёмке. Некоторые мужчины, и даже сам рав, пытались ей подпевать. Странная песня без слов неслась над холмами куда-то вдаль, ввысь, в глубину лежащей у подножия холмов долины.

Наконец Тёмка замолчала. Потрескивали дрова в костре, огненные языки лизали потемневшее лиловое небо, и крохотные искорки то и дело взмывали вверх. Сестренка завороженно наблюдала за их полетом.

– Надо же! – проговорил рав удивленно. – Я думал, нигун этот давно забыт! Я-то его помню еще из детства. Его ведь сочинил мой прадед, Черногуслярский ребе. Талантливый был человек во всем, и Тору учил день и ночь, и на дудке играл, и даже скрипкою овладел самоучкой. Вечно что-то напевал, что ни делает, куда ни пойдет. Кантор был замечательный, у людей во время молитвы слезы на глаза наворачивались. А уж за субботним столом, бывало, как разойдется! Все дивились: откуда он только мелодии такие берет? После смерти его я нигде ничего подобного не слышал. А ты, Тёма, от кого этот нигун знаешь?

– От мамы, – ответила Тёмка и уткнулась мне холодным носом в подмышку.

Костер между тем разгорался все жарче, искры от огня взлетали все выше. И внезапно одна из них, взлетев выше всех, начала выписывать в небе круги, узоры, мертвые петли…

Я вздрогнула, поняв, что Тёмки рядом со мною нет. Вот только что она сидела, привалившись к моему плечу, и вдруг исчезла. Во что это неугомонное существо успело превратиться?! В ночную птицу, в цикаду?! Неужели… не может быть! Искры ведь неживые!

И они так быстро сгорают!

Несколько секунд я сидела ни жива ни мертва, с колотящимся сердцем, вглядываясь изо всех сил в крохотный огонек, выплясывающий в черном небе, ожидая с тоскою, что он погаснет. Вместо этого огонек, описав красивую дугу, опустился у моих ног зеленоватым, трепещущим светлячком, мигнул в последний раз и поднялся с земли уже Тёмой.

– Ты видела, Соня? Ты смотрела, как я там танцевала?

– Да, Тём, я видела. Я смотрела. Ты только, пожалуйста, никогда больше так не делай, – прошептала я, изо всех сил прижимая ее к себе.

– Почему? У меня разве некрасиво получилось?

– Красиво, Тёмка, очень красиво!

* * *

– Представляешь, он хотел, чтобы я стала его! Начал какие-то заклинания на ломаном арамейском читать. Мол, слушай, нечистый дух, слово мое, а не то… Пергамент, правда, был подлинный, но в таких руках… Конечно же, я с ним справилась одной левой. Скажи, нормальному человеку придет в голову хотеть, чтобы у него был свой демон?! Он хоть знает, сколько с нами мороки?! Больной на голову, однозначно!

Докуренная до самого фильтра сигарета обожгла ей пальцы, и Аграт яростно загасила ее об траву.

Было раннее утро буднего дня, и на лужайке в Ган Сакере мы были почти одни, если не считать проносящихся мимо изредка бегунов да собачников, спешащих с собаками на площадку. Тёмка, обратившись в крохотную птицу-нектарницу, плескалась росой в чашечке цветка.

– Ну почему? А Мефистофель с Фаустом?

– А, там никто никому не принадлежал. Оба просто дурили друг другу голову.

– А вы с папой Сашей?

– Мы с ним друг друга любили. Но это ж не бывает по заказу, или по договору, или, как этот идиот себе возомнил, по заклятию.

Если честно, я не очень-то понимаю про любовь. Нет, я бывала, конечно же, влюблена, что ж я не человек, что ли? На мой взгляд, это прежде всего большой балаган. Вот ты живешь себе нормально, все у тебя зашибись, по утрам тебе солнце светит, по ночам звезды горят, ну, конечно, иногда дождик бывает и прочие мелкие неприятности. Вчера, меня, например, с работы уволили. Девушка, которую я замещала, из декрета вышла. Но это разве беда?

И вдруг тебе становится без кого-то больно и плохо. Прямо дышать без него нормально не можешь. А когда видишь, настает эйфория какая-то нереальная и одновременно язык к нёбу прилипает. Ни слова толком не вымолвить, или, наоборот, несешь какую-то чушь писклявым, не своим голосом. А если он еще и взаимностью ответит, то вообще прям беда! Глупости всякие без конца творишь, причем чувство, что теперь так можно, настало время, что можно все. А потом вы расстаетесь, потому что не может же так длиться вечно, нужно же когда-то и дела делать, и настает мрак без конца и края, и так пока совсем не отпустит.