Глава 40
Я вновь засел за дневник. Просто нужно выговориться.
Мама с папой прикатили на очередное собрание попечителей. Сегодня состоялся «поэтический турнир», организованный Гребаным Далласом Уокером и его поэтическими «семинаристами». Причем Энди объявили как его «сопродюсера».
Очуметь можно.
Я не собирался идти, но папа заставил. Заявил, что он, как председатель правления, будет «плохо выглядеть», если меня с ним не будет. Они с мамой подумали, что я не хочу идти из-за Энди. Если б только… Хотя мне, наверное, не следовало говорить им, что она ходит в любимчиках у этого учителя.
Почти два часа чистой пытки, и не только из-за «высокой» поэзии, хо-хо-хо… Открыл хреновое мероприятие Хренов ДУ. Он вышел к микрофону и прочел наизусть какие-то вирши, чем вызвал шквал рукоплесканий. Слава богу, он не стал толкать длинную речугу. Просто изрек: «Дамы и господа, поприветствуйте молодую поэтическую поросль Гленлейка».
Особенно мучительным оказалось то, что выступали не только его семинаристы, а все ученики, возомнившие, что у них есть поэтический дар. Его семинаристы, вроде как помогая в проведении турнира, то и дело выскакивали на сцену со своими собственными стихами, хотя некоторые из этих опусов звучали отстойно. Джорджина тоже начала читать свои стихи по памяти, да только не смогла закончить. Она почему-то до жути перепугалась сцены, чего уж от нее-то никто не ожидал. После неловкой затянувшейся паузы Даллас обнял ее за плечи и помог уйти.
Я ждал появления Энди, раздумывая, о чем будет ее стихотворение, но она вышла последней — во всяком случае, последней из семинаристов. Сидя в зале между папой и мамой, я едва смел шелохнуться или даже дышать, боясь прямо там растерять к черту все свое самообладание.
Я запомнил только пару строчек:
Жаль, что она не упомянула о жалящих пчелиных укусах.