Даллас отложил свой желтый блокнот и похлопал ладонью по покрывалу рядом с собой. Он расстелил подстилку подальше от края скалы, чтобы я не боялась обрыва, но достаточно близко, чтобы видеть серебристую рябь озерной воды.
— Над чем ты трудишься? — спросила я, устроившись рядом.
— Над стихами.
— Как интересно… О чем они?
— О поисках смысла жизни, о равнодушии природы… в такие темы я обычно углубляюсь в солнечные дни. — Он нежно поцеловал меня.
— Как же мучительно не видеться целую неделю…
— Мы же виделись ежедневно.
— Невыносимо притворяться, делая вид, что между нами самые обычные отношения.
— Да, тягостно… Мне казалось, я живу лишь ради того, чтобы увидеть твое прекрасное лицо.
— Ужасна неизвестность; не понятно, когда… и возможно ли…
— Нам придется жить по особым правилам. — Он опять поцеловал меня.
— Я понимаю, — грустно протянула я.
— Ведь мы оба уже знаем все, что нам нужно знать о том… кем мы стали друг для друга.
Мы съели какой-то безумный по содержанию, но восхитительный обед, должно быть, купленный в ближайшем городском магазине, учитывая, что меню состояло из вяленой говядины, сырных палочек, йогуртов, чипсов и, видимо, каких-то его шоколадных остатков с Хэллоуина. Еще мы выпили полбутылки принесенного Далласом вина. После обеда он взял свой блокнот и опять начал
писать.
Я лежала рядом, закрыв глаза, впитывая тепло позднего осеннего солнца, и дожидалась, когда Даллас оторвется от своих сочинений.
И вновь поцелует меня.