Темное пламя любви

А ты – готова? Убедившись в том, что Игорь хочет тебя убить, ты предпочла кинуться из окна, только бы он не сделался твоим убийцей. И этот страшный, бесповоротный шаг кажется куда более простым, чем то решение, которое нужно принять теперь.

Да, вот именно: теперь-то что делать? Вернуть Игорю сознание и жизнь и потерять его навсегда – или жить робкой надеждой на то, что он когда-нибудь очнется с помощью нормальных медицинских ухищрений, очнется, вспомнит Ольгу и их любовь, снова будет принадлежать только ей – так же, как она будет принадлежать только ему, ему одному?..

В давние времена

Коровья Смерть!

Ужас на мгновение лишил Ольгушку разума, но тут же она задумалась: да как же так? Откуда взяться Коровьей Смерти в июле? Ведь это чудовище, несущее погибель всему крестьянскому стаду, является всегда только на день Агафьи-коровницы, 5 февраля[11]! Накануне зимы все женщины, что в Курдушах, что в Берложье, опахали свои деревни, ибо за пахотную черту Коровья Смерть заступить не может.

Ольгушка помнила, что еще в детстве далеком слышала от матушки, будто прикончить Коровью Смерть, так же как и другого злобного оборотня, можно, если выстрелить в нее из лука стрелой, кончик которой свечным воском обмазан, но промолчала об этом при бабке Матрене. Где взять лук да стрелу? А самое главное, чтобы в Коровью Смерть выстрелить, надо ее видеть, надо, чтобы она уже вошла в село! А вдруг промахнешься и сила нечистая свое возьмет? Но уж лучше ее близко не подпускать, лучше остеречься вспашкою!

Раньше в этом обряде всегда участвовала матушка-покойница, а минувшей осенью и сама Ольгушка до этого доросла.

Она хорошо помнила, как накануне намеченного дня обежала все дворы в Берложье старуха-повещалка, бабка Матрена, созывая баб. Не всякая решалась последовать старинному обряду, но та, которая решалась все-таки, должна была вымыть руки и вытереть их полотенцем, принесенным повещалкою.

Опахивание подгадали к тому дню, когда отец Каллистрат отъехал по каким-то своим церковным делам. Ведь православные священники не одобряют обрядов, которые восходят еще ко временам нецыев – суеверов-язычников. Именно этим отговорилась от участия в опахивании и тетка Лукерья: мол, негоже попадье в такое дело мешаться, а коров лучше всего защитить крестом и молитвою, а не какой-то там пахотой.

Бабка Матрена спорить не стала, только губы поджала, подумав, видимо, так же, как и Ольгушка, что одно другому совсем даже не мешает и чем больше заступы за кормилиц-коровушек, тем вероятней благополучный исход.

– Я пойду! – вызвалась тогда Ольгушка и поспешно сунула руки в лоханку с водой, а потом вытерлась повещалкиным полотенцем, причем проделала она это так проворно, что ни тетка Лукерья вызвериться не успела, ни бабка Матрена – возразить, мол, рановато еще девке в бабьи дела мешаться.

– Мне семнадцать годков, – предупреждая ее слова, строптиво заявила Ольгушка. – Чего ж годить? Самое время. За тетеньку пойду! («За матушку-покойницу!» – добавила она мысленно.) – Ведь чем больше народу встанет против Коровьей Смерти, тем лучше, так, бабушка Матренушка?

– Ишь как запела, лиса льстивая, – усмехнулась старуха и дала свое согласие.

Конечно, тетка Лукерья потом Ольгушку поедом есть начала, да поздно было: коли в обряде участвовать обещано, взять это обещание обратно было невозможно!

Последнее, что надлежало сделать вечером, это прибить к воротам скотного двора лапти, измазанные дегтем: дегтярного духа Коровья Смерть не выносит!

В полночь раздался звук би́ла: сковородки, в которую колотила у околицы бабка Матрена, следуя своим обязанностям повещалки. Была она одета в одну только рубаху, на которую накинут тулуп, и так же одевались все женщины, которые, заслышав би́ло, выходили к околице, держа в руках пучки зажженной лучины, а еще ухваты, кочерги, метлы, косы, серпы, а то и просто прихватив дубинки покрепче да поувесистей. Вышла в одной рубашонке да шубенке и Ольгушка.

Кроме женщин, на улице в такую пору не было ни души: скотина крепко-накрепко заперта по хлевам, собаки – на привязи. А все мужики от мала до велика знали: в эту ночь надо сидеть по избам и носа на улицу не казать – во избежание беды великой.

Когда Ольгушка прибежала к околице, женщины уже притащили туда соху, в которую и запрягли Матрену-повещалку. Конечно, старухе было тяжело соху волочь одной, но уж такая участь повещалки. Опахать деревню межевой бороздою предстояло трижды!

Остальные же бабы, чтобы устрашить чудовище, которое проглатывало коров целыми десятками зараз, шли следом и учиняли страшный шум: орали, бранились, читали заклинания, какие кто помнил, и некоторые из них относились ко временам столь древним, что православные священники за них и анафеме могли предать: