Темное солнце

– Как прежде, визирь и чиновники, все движется по накатанной дорожке… Ты правда хочешь нанести визит этой змеюке Неферу?

– Мне хочется поприветствовать ее. Благодаря ей я узнал Моисея.

Пакен возмутился:

– Ах так? Ты считаешь это благодеянием? В этом я с тобой не согласен. Когда Моисей здесь орудовал, он вызвал жуткие беспорядки. Однако с тех пор, как он ушел, о нем забыли. Никто о нем и не вспоминает. Пройдись по улицам, поспрошай людей: его словно бы никогда не существовало[87].

– Устроишь мне визит к Неферу? Готов поспорить, что у тебя по-прежнему широкий круг знакомств и ты вхож во многие дома.

Пакен слегка зарумянился. Он все так же был падок до комплиментов, хотя уже не мог рассчитывать на свою выправку.

И правда, в последующие часы, когда я нежился в тени тамариска, Пакен поднял старые связи, воспользовался своим талантом сводника и с потным лицом вернулся ко мне, чтобы объявить, что назавтра мне назначена аудиенция во дворце.

Вокруг принцессы Неферу ничто не утратило своей свежести. Павильон утопал в пышных зарослях жасмина и роз, которые пытались затмить друг друга ароматами. В покоях сновали двадцатилетние прислужницы, на стенах сияли яркими красками фрески, избежавшие обветшания и трещин.

Сама Неферу, которая ждала меня в глубине зала, сидя в кресле с когтистыми ножками, не изменилась. Ее не потускневшее и не пострадавшее от времени лицо оставалось прежним, а платье облекало все ту же фигуру. С одной только разницей: принцесса не изображала безразличие; она, напряженная и возбужденная, сверкающими от нетерпения глазами смотрела, как я вхожу. Когда я преклонил перед ней колена, она радостно воскликнула:

– Ноам, ты все тот же!

Из осторожности я прибег к макияжу: слегка посеребрил виски и наметил морщины, не слишком исказив черты лица.

– Ты тоже, Неферу. Ты что, забыла стареть?

С радостной беспощадностью она улыбнулась:

– Это время обо мне забыло, но тсс!

На сей раз она рассмеялась искренне, и это сбило меня с толку. Прежде она, пленница то сурового, то печального образа, никогда не выражала свою радость открыто.

После этого мгновения веселья она высморкалась. По краскам, которые она оставила на ткани, я понял, что она вся нарисована. Ее цвет лица и кроваво-красный рот целиком зависели от грима; что же касается щедро и более умело, чем прежде, наложенной вокруг глаз темной краски, то она скрывала морщины, змейками вьющиеся на ее веках. Неферу только издали была похожа на себя.

Она поднялась, чтобы налить нам вина, и у меня появилась возможность уточнить первое впечатление. Ее движениям недоставало гибкости, она делала над собой усилие, чтобы казаться энергичной, а мнимая стройность подчеркивала ее худобу: только неподвижная, она еще была похожа на себя.

– Какая радость! – воскликнула она, внимательно разглядывая меня.

Она смотрелась в меня, как в зеркало, я представлял ей доказательство того, что можно оставаться нечувствительным к дряхлости. Уверенная, что, глядя на меня, она видит себя, принцесса радовалась, что так великолепно противостоит времени.

– Ты вернулся, чтобы обосноваться в Мемфисе?

– Я еще не решил. Как ты, принцесса?

– Мне скучно, я плохо сплю, плохо ем, плохо понимаю, что происходит, потому что получаю новости о царстве от идиотки, которая в этом тоже ничего не понимает. Как обычно.

Она снова усмехнулась. Тут я понял, что она заставляет себя смеяться, полагая, что смех означает молодость. Теперь Неферу играла роль двадцатилетней Неферу, не отдавая себе отчета в том, что никогда такой не была, она сделалась изображающей ее актрисой.

– А что твой брат, фараон?

– Про фараона расскажу в двух словах, – проворчала она. – Ты же его помнишь: надменный, жестокий, самолюбивый? Так вот, у него уже больше нет физических сил быть противным. Теперь он безоружен, безопасен, ходит в парике набекрень и с трудом таскает свое толстое тараканье брюхо. Мозги у него размягчились, как ячменная кашка, и он утверждает, что ему не удается уснуть из-за шума, который производят гиппопотамы в бассейне, – кстати, бассейн пустой, – он забывается в присутствии посторонних, вообще больше не контролирует себя и без видимых причин впадает в приступы меланхолии. Какой стыд!

– Стыд? Он здесь ни при чем: возраст никого не щадит.

– А вот и нет! Посмотри на себя. Посмотри на меня. Люди стареют, потому что они трусливы, покорны и слабы. Хочешь, скажу тебе кое-что? Сузер долго не протянет.

– У него есть потомки?

– Целая свора дурно воспитанных злыдней.

– Кто унаследует две короны Египта?

– Это сюрприз! После смерти Сузера они поубивают друг друга, и это избавит нас от некоторых из них. Вот и славно!

– Ты говоришь об этом так, будто тебе все равно, – удивился я. – В них течет кровь твоего отца.