Темное солнце

– Что?.. – озадаченно пробормотала принцесса.

Я напомнил ей прошлое, перечислил случаи, когда она вмешивалась в мою судьбу, и заверил в том, что наконец осознал меру своей признательности ей. Она стойко выслушала мою речь до конца. Едва я умолк, она бросила:

– Я и мизинцем не шевельнула.

Меня позабавило ее запирательство.

– С твоей стороны, Неферу, очень изысканно преуменьшить мой долг перед тобой. Позволь мне хотя бы засвидетельствовать тебе мою вечную благодарность.

Она побагровела.

– Прекрати! Ты с такой убежденностью несешь всякий вздор, что если я не перестану тебя слушать, то сойду с ума: выходит, ты заставляешь меня соглашаться, хотя я прекрасно знаю, что не делала этого.

– Дорогая Неферу…

Она гневно топнула ногой:

– Нет, я не вступалась перед Сузером за Мерет, потому что запрещаю себе о чем-либо просить брата! Узнав, что она выжила, я едва не задохнулась от изумления. Что же касается этой девочки и так называемой своры соглядатаев, которые якобы ее окружали, то уж ты прости меня, что я возвращаю тебя на землю, напомнив наше положение: я принцесса крови, а ты никто, ты не в счет! Никогда я не стала бы привлекать дворцовых шпионов или персонал ради ничего не значащей мошки.

Поклонившись, я возразил:

– Разумеется, принцесса, я никто, но Моисей значил для тебя гораздо больше.

– Молчи! Я не понимаю, о чем ты! – взорвалась она.

Неферу в который раз переписывала историю, как ей удобно, отрицая как то, что знала Моисея, так и то, что помогла мне. Чем ожесточеннее она возражала, тем отчетливее доказывала правоту моих предположений.

– Ты меня раздражаешь, Ноам. Надо же, а ведь я уже подумывала снова переспать с тобой… Все кончено! Больше никакого желания! Впрочем, мы с тобой оба чего только не вытворяли, наши тела великолепно соединялись. Что за дивные ночи!

Уж не ошиблась ли она в своих воспоминаниях, которыми делилась сейчас со мной не к месту теплым и волнующим голосом? Может, спутала меня с кем-то другим? В ее увлажнившихся глазах я заметил тоску по прошлому. В былые времена мы с Неферу не доходили ни до ласк, ни до поцелуев, ни тем более до объятий; мы довольствовались тем, что обнаженные лежали рядом, – кроме того вечера, когда ее рука изнасиловала меня.

Странно, думал я в этот момент, можно было бы предположить, что прошлое представляет собой то, что нельзя изменить, ибо оно завершено: на самом деле прошлое озаряется светом настоящего, а потому часто меняется. Оказавшись лицом к лицу с тем же мужчиной из прошлого, Неферу мечтала быть той же женщиной. Она с вожделением во всех подробностях рассматривала меня, ибо в ее выдуманных воспоминаниях у нас была образцовая чувственная связь.

Я наблюдал за ней: реальность для нее не существовала. В этом дворце, где она бегала в детстве, она по-прежнему видела себя ребенком; в этом платье, которое она надела, когда была молодой женщиной, она видела себя молодой женщиной; передо мной, кого она приняла к себе на службу любовником, она видела себя чувственной и превосходной любовницей; в отсутствие Моисея она верила, что никакого Моисея никогда не существовало. Заверяя меня, что пожелала совокупиться со мной, она нашла способ – гнев, – чтобы избежать этого. Раз уж настоящее не имеет связи с реальностью, или, скорее, с переменной реальностью, почему бы ей не оперировать точно так же с прошлым?

Меня мало тревожили ее опровержения: мне было достаточно того, что я выразил ей свою благодарность, душа моя успокоилась. Я откланялся и вышел.

Я бесцельно болтался в центре Мемфиса. Время от времени в сердце колола игла: ах, если бы мы с Мерет могли сейчас бродить здесь, ей бы захотелось присесть где-нибудь и поужинать… Как я любил вечера, проведенные в разговорах с Моисеем перед храмом Птаха! Ни внимательный, ни рассеянный, я уносился вдаль, в пространства, созданные порой из материи, а порой – из воспоминаний. Я блуждал в сердце Мемфиса нынешнего и Мемфиса былого, оба они изменялись и переплетались под моими шагами и в моих фантазиях, составляя город из многих временных слоев, неустойчивых, прерывистых, несовместимых и мимолетных, где некоторые подробности ускользали из одной эпохи, чтобы приноровиться к другой.

По сути, я мало отличался от Неферу: я больше не жил в реальном мире. Универсум содержится не только в реальных вещах, в равной степени он существует в нашем сознании, и то, что мы называем «реальностью», сводится к шлаку, который принадлежит всем.

С этими размышлениями я покинул город. Солнце клонилось к закату. Поднялся вечерний ветерок и раскачивал покорные верхушки пальм. Несколько утомленных дневными трудами нубийцев плескались в водах Нила. Возвращаясь в стойла, мычали буйволы. День угасал.