Темное время души

Только под утро ей удалось заснуть тяжелым болезненным сном. Виделось, будто стоит она на берегу моря, протягивая в мольбе руки к уплывающей вдаль лодке, из которой наряженные в белые одежды Саша, сочинский авторитет Сомов и подруга его Стелла машут ей призывно руками – догоняй, мол, нас, а то уплывем за горизонт, и Саша твой с нами… Она быстро входит в воду и плывет, выбиваясь из сил, а лодку уносит все дальше, вот и лиц уже не разобрать… А волна все круче опускается и поднимается над ней, и берега уже не видно, и лодки не видно. Наконец последняя огромная волна накрывает ее с головой и уносит вглубь, тащит на самое дно моря, и нечем уже дышать! Взмахнув из последних сил руками в попытке выплыть, она проснулась и села на кровати, дыша глубоко и часто, будто и в самом деле только что с трудом вынырнула из холодной морской пучины. Оглядевшись испуганно и обнаружив себя в своей родной бело-голубой спальне, снова упала на подушки, застонала, как тяжелобольная, в отчаянии крепко зажмурив глаза. От выкуренных за эту ночь сигарет голова болела нестерпимо, язык казался сухим и огромным и как будто лишним во рту, тошнота подступала к горлу мелкими дрожащими спазмами.

«У меня, наверное, ломка начинается, как у наркоманки, – подумала Леся, боясь пошевелиться. – А что? Вполне может быть! Еще неизвестно, что хуже – тяга к наркотикам или тяга к пороку…»

Где-то над головой непрерывно и жалобно верещал мобильник, будто умоляя ее протянуть руку и ответить тому, кто звонит, кто хочет ее услышать, кому она пока еще нужна…

«А вдруг это Саша? – мелькнула через головную боль быстрая мысль и тут же исчезла. – Да он ведь даже и телефона моего не попросил! А мог бы для приличия это сделать! Хотя при чем тут приличия?» – тоскливо подумала она, протягивая руку и нащупывая на прикроватной тумбочке телефон. Даже на дисплей не глянула, кто звонит. Потому что – какая разница… Если это не Саша, то пусть хоть кто будет, ей все равно.

– Да, слушаю…

Голос ее оказался совсем хриплым и прокуренным, как у пьющей соседки с первого этажа, дворничихи тети Зины, вечно обзывающей ее, Лесю, воблой круглоглазой. Ну круглоглазой – это понятно, а почему воблой-то? Могла бы и повкуснее рыбку какую подобрать… И почему у всех и всегда возникают эти дурацкие рыбьи ассоциации?

– Ах ты маленькая свинка! – услышала она в трубке ласково воркующий голос Венички. – Ты почему пропала так надолго? Почему не позвонила?

– А почему свинка, интересно? – со смехом переспросила она. – Так ты меня никогда еще не называл… Это что-то новенькое в твоем лексиконе!

– Ну, не могу же я прямо сказать, что ты свинья! Ты ж обидишься, правда?

– Нет, не обижусь. Меня теперь очень трудно обидеть…

Она хотела добавить – мол, трудно обидеть после всего, что со мной случилось, но не стала. Разве в двух словах можно объяснить, что с ней такое случилось?

– Так почему не позвонила, спрашиваю? Где пропадала-то? Я звонил, у тебя телефон был все время отключен. Или случилось что, а я не знаю?

– Нет, ничего такого глобального не случилось. Хотя это как посмотреть… А телефон сам по себе отключился, потому что я забыла его зарядить, – пояснила она неохотно. – Ты прости, я уехала срочно, так получилось…

– Куда уехала-то?

– В Сочи, на десять дней.

– Ух ты, счастье какое! Сочи, темные ночи! И шашлычок, и коньячок, вкусно очень! Или как там еще поется? Что-то про синее платье и шальные объятья? Хорошо хоть отдохнула, скажи? И почему мне ни разу не позвонила?

– Да сама не знаю… Еще и телефон потом сломался…

– Так ты ж сказала, что зарядить его забыла! Что, шальные объятья помешали, наверное?

– Да ну тебя, Веничка… И вообще, не хочу говорить на эту тему! Лучше расскажи, как ты.

– Да как я? Соскучился, конечно! Ты сейчас дома или на работе?

– Дома…

– Уйти сможешь?

– Смогу!

– Тогда через два часа у кондитерской, как обычно?

– Ага, давай…

Полежав еще немного с закрытыми глазами, Леся заставила себя встать под душ, долго терла худое тело жесткой мочалкой, словно пыталась смыть с себя сочинское наваждение, эту заразу, намертво прилипшую к ней, эту болезненно-униженную любовь или тягу к пороку. Или как там еще ее, проклятую, можно обозвать? А еще думала про себя – теперь вся надежда на Веничку, да! Пусть он трепетным отношением к ней вытеснит этот ужас, это наваждение… Пусть излечит ее, исцелит! Он же такой умный, Веничка, он все знает и все умеет…

Через два часа она села в машину и бросилась ему на шею так отчаянно, будто и впрямь просила защиты, будто проклятая эта любовь гналась за ней всю дорогу и осталась там, за захлопнувшейся дверцей, и поджидает ее снаружи, чтоб вновь вцепиться мертвой хваткой, опутать тонкой паутиной душу и сжимать, сжимать ее, бедную, до черной тоски, до отчаяния, до боли…

– Здравствуй, рыба моя костлявая, дурочка маленькая! Соскучилась, да? – растроганно гладил ее по спине, по волосам, по плечам Веничка. – Вижу, вижу, соскучилась… А почему дрожишь так, скажи?

– Замерзла я, Веничка… Очень замерзла…

– Да брось! На улице жара стоит! Или случилось что? Заболела, может?