Темнотвари

Так по воле крупного землевладельца из Эгюра бедняга Лауви пошёл на поводу у местных предрассудков и ненависти к испанцам. И если бы китобои вернулись на Западные фьорды, для них оказались бы закрыты все дома, и они не смогли бы ни с кем вести товарообмен, кроме самого́ сурового властителя. И сии заказные вирши исполнялись столь часто, что к началу лета люди уже верили им больше, чем собственным рассказам о дружбе с чужеземными храбрецами-моряками. Ах, в начале июня до берега добрались три китобойных судна после погибельного плавания сквозь морские льды, всё ещё мотающиеся у берега, даром что согласно календарю на дворе было лето. Поначалу какой-нибудь фермер нет-нет, да и начинал торговать с басками, но вскоре этого не стало, потому что Ари Магнуссон, куда бы ни поехал, принюхивался к горшкам и котлам, а запах китовины ни с чем не спутаешь. Капитаны двух меньших судов – Доминго де Аргвирре и Стефан де Теллариа, смирились с этим: на китовых промыслах близ Ян-Майена они явно знавали условия и похуже. А третий приплыл в Исландию впервые и не мог взять в толк, отчего его товарищи и эти фронцы[41], ведущие себя как самые настоящие рабы, так истово соблюдают запрет Ари. Звали того капитана Мартинус де Виллефранка, он был совсем юным и блистал многими способностями, и принял командование «Nuestra Señora del Carmen» для этой поездки. Опорой и поддержкой ему был мой добрый друг Пьетюр Пилот, – и, очевидно, ему случилось побрать овцу-другую с горных пастбищ, несмотря на уговоры Пилота. Мартинус был не только прекрасен собою, но и исключительно крепок и силён, и делал то, чего до него не делал ни один капитан: сам подплывал на лодке к гарпуну. Лето шло, китов было мало, несчастных случаев много, провиант однообразный. Но впервые новый приказ хозяина Эгюра подвергся проверке на прочность осенью, когда китобои собрались отплыть в Страну басков со своим скудным уловом. Тогда времена были как будто середина зимы, фьорды покрыты льдом до самого берега. И недели напролёт в небесах с утра до вечера клубились чёрные тучи… Я бреду по глубокому снегу от дверей хижины, покидаю то крошечное укрытие, которое она даёт от северного ветра, спускаюсь за холм, где непогода бушует ещё сильнее – о, нужно больше, гораздо больше, чтоб задуть пламя моего кошмара. Вьюга лупит меня снаружи, а костёр мыслей пожирает изнутри: в следующий после дня Святого Матвея вторник, то есть девятнадцатого сентября, китобойные суда собрались в том фьорде, который сейчас называется Рейкьяфьёрд, а раньше звался Скримслафьёрд (Фьёрд чудищ). Там капитаны поделили улов и подготовили корабли к отплытию. И хотя добыча могла бы быть и богаче, рыбаки радовались окончанию промысла, и с китобоев до рассвета доносилось пение. А потом ветер начал крепчать, разыгралась буря. Ночью к суднам Стефана и Доминго пригнало большую льдину. И не успели они принять защитные меры, как их корабли сорвало с якоря, и льдины притёрли их к скалам, где начали сшибать их корпуса друг с другом. Благодаря смекалке испытанных капитанов, им всё же удалось отвести корабли друг от друга и вывести в открытое море. Что же касается юного Мартинуса, то ему удалось поднять якорь и выплыть во фьорд, но там он был вынужден признать себя побеждённым, и его большой корабль понесло без руля и без ветрил в этой удивительной буре и вынесло на каменистый берег, где он долго бился вперёд-назад, пока обшивка не поддалась и не лопнула с громким жалобным звуком. Сперва сломался румпель, затем в корабле образовалась пробоина, и туда хлынула вода. Тут экипаж достал свои книжки и принялся читать молитвы, лия горькие слёзы. Когда Ари из Эгюра прослышал об этом событии, он стал скликать всех на бой с жертвами кораблекрушения, и фермерам было велено принять в нём участие, снарядившись за свой счёт, и за каждого побеждённого им была посулена часть трофеев. Из всех жителей Страндир лишь мне одному удалось отвертеться от участия в битве: я сказал, что у меня дела к югу, на Снайфетльснесе, и я лучше заплачу штраф за то, что прогулял битву, чем подведу того, кто ждёт меня там. Назвать этот поход подлым деянием, каковым он в сущности и был, у меня не хватило мужества, но даже без этого в мой адрес полетели угрозы и проклятия предводителя войска, – которые он впоследствии все исполнил. И конечно, он велел бы убить меня на месте. Но к тому времени Ари знал, что после смерти пастора Оулава именно я был хранителем договора о китобойном промысле между ним и испанцами, которых он сначала подло обманул, а теперь ещё хочет лишить жизни и имущества. Пока баски с трудом выбирались на берег: кто вплавь, кто держась за обломок доски, а кто ползком по льду и острым камням, фермеры похватали всяческие орудия, назвали их оружием и вышли навстречу терпящим бедствие: первым обнаружили Пьетюра Пилота с немногочисленной группой, нашедшей убежище в заброшенной рыбацкой хижине. Их застали спящими, а голова Пьетюра покоилась на псалмовнике – когда её размозжил удар молота, а за этим ударом последовал взмах тесаком: прямо в сердце и книзу в хребет. Рядом с Пилотом лежал его толстяк приятель Лазарус, и от шума он проснулся и попытался спастись. Тогда ему сперва подрезали жилы в коленках, а затем все, кто только мог, навалились на него, и всем нашлась работа. В задней комнате обнаружили брадобрея, коптильщика и мальчишку-портомойщика, и их тоже изрубили и растерзали. После этого с них сорвали одежды и положили их, совсем нагих, на носилки. Тогда на груди Пьетюра нашли два предмета: священные реликвии и распятие, и бойцы сказали, что он, наверно, использовал их для колдовства, да только от гибели его это не спасло, – а всё же побаивались брать их себе. Потом всех мертвецов притащили к обрыву, и их связанные нагие окровавленные тела потопили в глуби морской, словно язычников, а не христиан невинных. И тут все увидели, как над горой явилась великая молния в виде меча, и предводитель войска сказал, что это следует толковать как знак победы. Переплыв через пролив, при таком шторме, что плавание было почти невозможным, бойцы подплыли к заброшенному хутору, где обретался Мартинус Франкоградский. В окошко было видно, что он сидел там у огонька в окружении своих людей, а другие были в бадстове у огня побольше и сушили над ним своё платье. Тут у каждого окна и двери поставили по человеку, и когда предводитель дал знак, произвели через них внутрь множество выстрелов. Тут раздался крик Мартинуса: он, мол, не подозревал, что его прегрешения столь велики, чтоб он или его люди заслуживали пули. К бойцам примкнул пастор со Снежных гор – Йоун «отец мертвеца», и ему поручили поговорить с капитаном на латыни. Получилось так, что Мартинус вышел из дома, пополз на коленях, воздев руки к небу, в слезах, и поблагодарил господина Ари Магнуссона за то, что ему и его людям дали пощаду. И тут выскочил человек с большим топором и нанёс Мартинусу удар: метил в шею, а попал по ключице, отчего осталась небольшая рана. От этого удара Мартинус резко пустился наутёк, от дома и прямо в море. Казалось, он сидит на воде. Гладя свою макушку одной рукой, а другую подставил под ляжку, и плывёт то назад, то вверх, то в обе стороны. Тогда поспешно снарядили корабль, нагрузив людьми, оружием и камнями, чтоб одолеть сего викинга. Когда Мартинус заметил это, он уже уплыл далеко в море и пел по нотам на латыни. Многие сочли его упражнения в пении восхитительными. Они что есть духу гнались за ним на лодке, но он был подобен тюленю или лососю, – а один человек похвалялся, что может пронзить его копьём в воде, если тот занырнёт под киль. Но в итоге пловца поразил камнем в лоб мальчишка фермера: и его силы и выносливость уменьшились лишь тогда, но никак не раньше. Тогда его выволокли на берег и полностью раздели. И когда он, лёжа нагой на песке, закрыл глаза и застонал, один из бойцов вонзил свой тесак ему под грудь и одним взмахом распорол до паха. Мартинус от этого сильно задёргался, сжался и опустился на четвереньки, у него выпали внутренности, и это было его последнее движение. Тут бойцов разобрал смех, и многие спешили заглянуть внутрь убитого, но кровь застилала им обзор. Затем рассечённое тело Мартинуса утопили на глубине. Тут шторм сменился ласковым штилем, что приписали силе этого заморского колдовского туловища Мартинуса. Потом набросились и на оставшихся – и с этого мига уже никому из потерпевших крушение на «Nuestra Señora del Carmen» не пришлось просить пощады. Ко всем выходам приставили стражей, крышу с дома сорвали. Младший брат предводителя взобрался на стену и по очереди перестрелял всех врагов из своего ружья. Но по мере того, как их количество уменьшилось, другие из них пытались спрятаться в углах или под кроватями. Тогда к ним в дом послали бойца, который вилами выгонял их из укрытий на середину комнаты, чтоб в них легче было всадить пулю. И битва закончилась тем, что постепенно все в ней полегли – даже тот великан испанец, с которым многие боялись тягаться, хотя он и был безоружным. Когда, казалось, уже все должны были быть убиты, в хлеву обнаружили Мартейна Безобидного – бочара с судна Мартинуса, известного своим простодушием: он всю ночь прятался в яслях. У того, кто его обнаружил, не хватило духу убить его, так что его вывели из хлева к войску. Этот убогий стоял на коленях, бессвязно лепеча: «Кристус, Кристус» и жалобно моля оставить ему жизнь, и Ари Магнуссон ответил, что пощадит его и заключит под стражу. Но вместо того, чтоб увести его, стражники потащили его в свой стан, где один из них раскроил ему череп кочергой спереди, а другой – сзади навозной лопатой, и Мартейн Безобидный рухнул замертво от последнего удара по затылку. После этого битва завершилась победой войска из Эгюра. Тут бойцы пожелали поделить между собой ту великую добычу, которая была им обещана. Но когда дело дошло до этого, – пошли уже совсем другие песни: теперь всё ценное, что ожидало в разбитом корабле или прибило к берегу, было объявлено королевским имуществом, и прикасаться к нему запретили всем, кроме сислюманна Ари. Людям дозволялось взять с убитых их окровавленные лохмотья – а в Эгюр был доставлен большой тяжёлый сундук с сокровищами Мартинуса, а также другие ценности с разбитого корабля. Мертвецов по-прежнему топили нагих в глубоком море. Но прежде над их телами по-всякому глумились, ведь предводитель рассудил, что с мёртвыми можно обращаться как угодно. Тут им и детородные органы отрезали, и глаза выкалывали, и глотки располосовывали, и уши отстригали, и пупы пронзали. Мертвецам продырявливали горло и поясницу, их тела связывали вместе как сушёную рыбу, а всё равно их вечно выбрасывало на берег. И конца этому не было, и при этом их всегда спихивали обратно в море, потому что закапывать их в землю или хоронить в камнях запретили под угрозой порки или лишения имущества. Даже названия в том краю, где произошло побоище, изменились, стали суровыми, их красота померкла – как и совесть баскоубийц: что раньше звалось Дивной долиной, стало просто Долиной. Что было Солнечной поляной, стало Суровой лощиной. Водопад Светлый теперь был всего лишь Тощим. Отвесный обрыв, наверху поросший пышной цветущей растительностью, раньше звавшийся Солнечным, теперь стал Чёрным обрывом. А у Эгюра есть небольшая коса в море, которая раньше была Корабельная, а теперь зовётся Лиходейская: туда прибило большинство мертвецов, и они долго болтались в воде близ лодочных причалов Ари, стервятникам на пир, челяди в назидание. О, таковы картины, что выгоняют старика в одной рубашке и носках в обжигающе студёный буран в эту ночь, что всех ночей чернее. Но даже это не действует: они не хотят отступать.