Темнотвари

И остров вздымается… Он встаёт из пучины… Море стекает с него гигантским отливом… Рыбы бегут с суши в тёмные глуби… Вновь прилетевшая приморская птица следует за отливом, спешит по приливной полосе, поклёвывая направо и налево… Взморье быстро отступает… Словно шёлковую перчатку снимают с девичьей руки… Тёмно-алая полоса водорослей посверкивает в утреннем солнце, набрякшая, нежная… Всё больше открываются взору чёрное горло горы, на которой стоит остров… Водоросли ниспадают по его плечам… Всё вокруг меня зеленеет… Растительная кровь струится по телам трав, наполняет их жилы… Мурава, вчера ещё бледная, теперь полыхает у острова на голове, словно вечнозелёный пожар… В тёплом ветре живёт посул о солнечно-жёлтом одуванчике… Вода продолжает утягиваться с острова, отступать с мелей… Белые пряди волос поднимаются на моей плешивой голове, слетают под ветром на лоб, лезут в глаза… Ветерок крепчает… Дует с востока, немного наискось к югу, в бухту Трьевик… Здесь идеальные условия для того, чему предстоит свершиться… Я выползаю на край Гютльборга – Золотой скалы, смотрю с неё вперёд… Сегодня я надеюсь увидеть, как поёт остров, услышать, как звучит его сложение, – испытать, что он – струна, настроенная для пения в унисон с его Творцом… Отчего бы нет? Здесь все вещи обустроены в таком же порядке и по тем же правилам, что и всё прочее, появившееся в те самые шесть дней, – да, и здесь человек тоже в надёжном месте… Легко так думать, когда ветер столь ласков, что не знаешь: то ли шёпот, доносящийся до твоих ушей – это обрывки его разговора с травинками, то ли он хочет поговорить с тобой самим, присасывается к ушам со своим милым лепетом утешения… Ибо неведома ему разница между людьми и малыми цветами, и это по нему хорошо видать, когда он суров… А лучше ли быть здесь или там? В самой высокой точке или самой низкой? Наверху, на Золотой скале, или внизу, близ Пещеры Гютльбьёртна? Там, где остров делает вдох, или там, где выдыхает? Что это за жалобное блеяние? Отвлекает почём зря… Откуда оно доносится? Ме-е-е… Я вскакиваю, озираюсь… Близ Холмов Скрытницы – объевшийся баран, который опрокинулся и не может встать… Объевшийся чёрный баран, который не может встать… Ме-е-е… Оратория вот-вот начнётся… Нельзя портить её стонами барана, который не в силах подняться на ноги… Я сбегаю с горы. Если это можно назвать бегом… Я ковыляю по кочкарнику, если это можно назвать ковылянием… Я подхожу к холмам, тем или иным образом… Скотинка ёрзает на спине, отчаянно брыкая воздух, смотрит на меня злобными жёлтыми глазами, пытается достать меня копытами… Я подхожу к барану сбоку, переворачиваю на ноги… Он сам вверг себя в такую беду… И что он только щипал в этом месте? Баран нагибает голову, злобно бурчит. Словно это я вверг его в беду… Ничто не сравнится по гневности с взглядом барана, считающего, что у него есть какие-то счёты с людьми, ни одно существо, кажется, не верит так безоговорочно, как они, что мы поставлены над землёй для того, чтоб всё, что там случается неладного, относилось на счёт человека… Баран фыркает… Я фыркаю… Он раздумал меня бодать, пускается наутёк к овчарне… Но что бы там ни было с пением всего острова, мне нужно ответить за поведение животного… Я сцепляю руки на животе:

Зелен холм, а в нём жильё,
знамо, дева там поёт.
Процветает под землёй
потаённый пусть народ!

Скрытница, ты мне внемли,
славный жребий тебе дан!
Ты уж старому прости,
что дурит его баран!

И вот я слышу – из холма отвечают:

Добро тебе, друже,
за вирши да за вниманье
всё отплачу я
платою скромной
тебе и твоим,
как потребность придет.