Темные аллеи. Окаянные дни

Взвевая легкие гардины
И раздувая свет зарницы,
Ночная близилась гроза.

Метался мрак, зеркал глубины

Ловили золото божницы
И чьи-то жуткие глаза.

Я замерла, не понимая,

В какой я горнице. Крапива,
Шумя, бежала под окном.

Зарница, яркая, немая,

Мне говорила торопливо
Все об одном, все об одном.

Впервые нынче мы не лгали, —

Дрожа от радости, впервые
Сняла я тяжкое кольцо —

И в глубине зеркал мелькали

Покровы черно-гробовые
И чье-то бледное лицо.

〈1906–1909

〉

Ночные цикады

Прибрежный хрящ и голые обрывы
Степных равнин луной озарены.
Хрустальный звон сливает с небом нивы.

Цветы, колосья, травы им полны,

Он ни на миг не молкнет, но не будит
Бесстрастной предрассветной тишины.

Ночь стелет тень и влажный берег студит,

Ночь тянет вдаль свой невод золотой —
И скоро блеск померкнет и убудет.

Но степь поет. Как колос налитой,

Полна душа. Земля зовет: спешите
Любить, творить, пьянить себя мечтой!

От бледных звезд, раскинутых в зените,

И до земли, где стынет лунный сон,
Текут хрустально трепетные нити.

Из сонма жизней соткан этот звон.

10. IX.10

Пилигрим

Стал на ковер, у якорных цепей,
Босой, седой, в коротеньком халате,
В большой чалме. Свежеет на закате.
Ночь впереди – и тело радо ей.

Стал и простер ладони в муть зыбей:

Как раб хранит заветный грош в заплате,
Хранит душа одну мечту – о плате
За труд земной – и все скупей, скупей.

Орлиный клюв, глаза совы, но кротки

Теперь они: глядят туда, где синь
Святой страны, где слезы звезд – как четки
На смуглой кисти Ангела Пустынь.

Открыто все: и сердце и ладони…

И блещут, блещут слезы в небосклоне.

〈1906–1910

〉

О петре-разбойнике