Темные аллеи. Окаянные дни

Лимонное зерно

В сырой избушке шорника Лукьяна
Старуха-бабка в донышке стакана
Растила золотистое зерно.
Да, видно, нам не ко двору оно.

Лукьян нетрезв, старуха как ребенок,

И вот однажды пестренький цыпленок,
Пища, залез на лавку, на хомут,
Немножко изловчился – и капут!

〈1906–1911

〉

Мужичок

Ельничком, березничком – где душа захочет —
В Киев пробирается божий мужичок.
Смотрит, нет ли ягодки? Горбится, бормочет,
Съест и ухмыляется: я, мол, дурачок.
«Али сладко, дедушка?» – «Грешен: сладко, внучек».
«Что ж, и на здоровье. А куда идешь?»
«Я-то? А не ведаю. Вроде вольных тучек.
Со крестом да с верой всякий путь хорош».
Ягодка по ягодке – вот и слава Богу:
Сыты. А завидим белые холсты,
Подойдем с молитвою, глянем на дорогу,
Сдернем, сунем в сумочку – и опять в кусты.

〈1906–1911

〉

Дворецкий

Ночник горит в холодном и угрюмом
Огромном зале скупо и темно.
Дом окружен зловещим гулом, шумом
Столетних лип, стучащихся в окно.

Дождь льет всю ночь. То чудится, что кто-то

К крыльцу подъехал… То издалека
Несется крик… А тут еще забота:
Течет сквозь крышу, каплет с потолка.

Опять вставай, опять возись с тазами!

И все при этом скудном ночнике,
С опухшими и сонными глазами,
В подштанниках и ветхом сюртучке!

〈1906–1911

〉

Криница

Торчит журавль над шахтой под горой.
Зарей в лугу краснеет плахта,
Гремит ведро – и звучною игрой,
Глубоким гулом вторит шахта.

В ее провале, темном и сыром, —

Бездонный блеск. Журавль склоняет шею,
Скрипит и, захлебнувшись серебром,
Опять возносится над нею.

Плывет, качаясь, тяжкое ведро,

Сверкает жесть – и медленно вдоль луга
Идет она – и стройное бедро
Под красной плахтой так упруго.

〈1906–1911

〉

Песня

На пирах веселых,
В деревнях и селах
    Проводил ты дни.

Я в лесу сидела

Да в окно глядела
    На кусты и пни.

Девки пряли, шили,

Дети с нянькой жили,
    Я всегда одна —

Ласковей черницы,

Тише пленной птицы
    И бледнее льна.

Я ли не любила?

Я ли не молила,
    Чтоб Господь помог?

А года летели,

Волоса седели…
    И замолк твой рог.

Солнце пред закатом

Бродит по палатам,
    Вдоль дубовых стен.

Да оно не греет,

Да душа не смеет
    Кинуть долгий плен.

〈1906–1911

〉

Зимняя вилла

Мистраль качает ставни. Целый день
Печет дорожки солнце. Но за домом,
Где ледяная утренняя тень,
Мороз крупой лежит по водоемам.

На синеве и белый новый дом,

И белая высокая ограда
Слепят глаза. И слышится кругом
Звенящий полусонный шелест сада.

Качаясь, пальмы клонятся. Их жаль, —

Они дрожат, им холодно от блеска
Далеких гор… Проносится мистраль,
И дом белеет слишком резко.

〈1906–1911

〉

Памяти