Темные алтари

Он знал: большинство его земляков — из тех, что никогда не покидали бескрайних пределов страны от Аляски и темно-зеленых канадских лесов на севере до тропических широт Багамских островов и Нью-Мехико на юге и, больше того, никогда не пересекали границ своего штата или города, — просто не чувствовали и не видели ничего, кроме того, что с самого раннего возраста формировало их сознание и что им предлагала лавина журналов и сам рынок. Поэтому его не удивило, что Бэд и Жюль, как, наверное, и большинство жителей Тарпон-Спрингса, с пренебрежением оглядели черную машину, к которой направился Арчи.

Место «мерседеса», как это принято на хорошо обслуживаемых стоянках, было постоянным, об этом свидетельствовал сдвинутый к стене, еще не просохший после дождя бело-голубой флажок.

Арчи распахнул дверцу. На заднем, не очень широком сиденье устроилась Стефани, и он опять подумал, что уважение к нему тоже завещано Ахиллеасом. И еще одна мысль мелькнула у него: в отношениях между людьми, населившими его родину, все больше берут верх англосаксонская холодность и сдержанность, а все расовые, национальные, религиозные и прочие отличия, несмотря ни на какое сопротивление и драматические противоречия, из года в год сравниваются, исчезают, перетапливаются в этом огромном котле{30} между Атлантикой и Тихим океаном, чтобы оставить одно лишь различие между бедностью и богатством (или успехом, что то же самое, раз все определяется деньгами).

Стефани и Арчи, весь этот поселок у теплой лагуны, были не более чем исключение, остров…

Кладбище Тарпон-Спрингса, куда они направлялись, было недалеко, он даже его помнил — маленький зеленый клочок земли на берегу одного из ответвлений лагуны. «Мерседес» они взяли явно лишь ради Стефани. Несмотря на оливковую свежесть хорошо сохранившегося лица, она, сделав несколько шагов, задыхалась, и глаза ее становились круглыми от напряжения. Она стала ходить в длинных платьях или брюках, чтобы скрыть короткие, уродливо отекшие ноги.

Бэд и Жюль уселись с Джимми в его обшарпанный «плимут»…

Вот и это — манера брать машину даже на самые короткие расстояния — тоже частица быта его соотечественников, быта, уравнивающего людей и делающего их неотличимыми друг от друга. Все они, как и он сам, бредят успехом и непрерывно состязаются между собой. По любому поводу: какие у кого дома, и где они находятся, каковы мощность, марка и год выпуска автомашин или холодильников, быстро стареющих, снашивающихся и под конец превращающихся в груды искореженного железа, годных разве что в переплавку. И все это нужно без конца менять в безумной погоне за новым, более усовершенствованным, модным, в то время как сам человек остается неизменным и лишь все больше и больше замыкается в своей скорлупе, погружается в изоляцию, в одиночество.

Подъехали к кладбищу, отделенному от дороги строем кипарисов, с белокаменными крестами в старой части и мраморными, на уровне травы плитами — в новой.

Арчи остановил машину. Оранжевый «плимут» уткнулся в усыпанный каплями дождя корпус «мерседеса». На блестящий, промытый асфальт дороги, разрезанный недавно нанесенной осевой линией, через равные промежутки падали веерообразные тени пальм, вздымающихся высоко над кипарисами. В глубине кладбища среди роскошных магнолий темнела каменная часовня с круглым куполом и тоненьким железным крестом наверху.

Когда Арчи подал руку матери, чтобы помочь ей выбраться из машины, он заметил, как Стефани всей своей тяжестью навалилась на плечо сына.

Не было ни ограды, ни дорожки. Они шли по ровному подстриженному газону — впереди Арчи, Стефани с цветами в руках и он, сзади — Бэд, Жюль и Джимми.

Все молчали.

Никто не промолвил ни слова, даже когда они остановились перед лежащей в траве мраморной плитой, темно-коричневой, со светлыми, в глубине почти белыми разводами, похожими на волны, которые миллионы лет назад застыли в жарком лоне земли.

На кладбище не было ни души. Тихо, пустынно, без машин на дороге — шумные шоссе пролегали вдали, следуя за капризными извивами берега, — и над всем этим золотисто-зеленым безлюдьем, над землей и водой, трепеща, поднимались легкие, как вздох, испарения, которые песчаная почва не могла впитать так же быстро, как быстро засияло солнце в туго натянутом над заливом небе.

Они стояли перед плитой в том же порядке: Арчи, Стефани и он, а сзади, на шаг от них — Бэд, Жюль и Джимми.

Женщина меж двумя мужчинами — молодым и совсем уже поседевшим.

Мулат меж двумя светловолосыми.

Бэд был сосредоточен, Жюль, который, похоже, впервые попал на православное кладбище, то и дело оглядывался на старую часть кладбища с ее белокаменными крестами и часовней среди кипарисов и магнолий.

Не наклоняясь и не надевая очков, он прочел слова, высеченные слева от разделяющего плиту креста: «Ахиллеас Манолис, 1896, Ларисса, Греция — 1959, Тарпон-Спрингс, Флорида».

Потом перевел взгляд вправо.

Рядом с ним стояла Стефани.

А на мраморе рядом с именем его старого друга было высечено: «Стефани Ахиллеас, 1903, Коринф, Греция — 19. . ., Тарпон-Спрингс, Флорида».