Темные алтари

Все медленно двинулись вперед. Бэд устремил на него вопросительный взгляд — не знал, что делать со свечами. Жюль тоже — глаза мулата, по-прежнему круглые от удивления, перебегали с расточительно-роскошного золотого иконостаса, уставленного благообразными ликами святых, на свисающие перед иконами лампады, в филигранной сердцевине которых кротко сияли электрические лампочки. Иконы висели и по стенам. Края голубого купола украшали изображения голеньких пухлых херувимчиков, над ними, в центре, смотрел вниз суровый лик бога. Под куполом висело тяжелое, увитое стеклянными гирляндами паникадило. На его подвесках играли отражения зажженных свечей, желтые острия огоньков вонзались в гулкую пустоту. В разноцветных стеклах, замыкающих глубокие сводчатые ниши окон, преломлялись и гасли лучи медленно умирающего дня. Вся церковь, полная еле уловимым запахом самшита, воска, свежести, располагала к смиренью, раздумью — он невольно вспомнил о тысячах других церквей своей страны. И чем меньше верили люди, тем церквей становилось больше. Древние деревянные молельни, каменные, традиционно строгие, вздымающиеся к небу христианские соборы всех вероисповеданий и сект; синагоги и буддийские святилища; современные сооружения из стали и бетона, алюминия и стекла с асфальтированными паркингами, газонами, спортивными площадками, залами для митингов — все это были не храмы, а последние убежища людей, нашедших пристанище и новую родину на этом континенте. Постепенно, поколение за поколением, утрачивали они язык, обычаи, связь с далекими родичами, и, может быть, поэтому строительство церквей становилось для них искуплением и надеждой, опорой и утешением, да и посещали их не столько для молитвы, сколько в последнем уповании на то, что, равные перед богом, они могут здесь, на земле, рассчитывать на равные возможности…

«Когда-нибудь, — подумал он, — я должен рассказать об этом».

Он никогда не вел записок — все увиденное словно бы отпечатывалось в его памяти. И никогда не скучал. Всюду, куда бы ни забросила его судьба, ему было интересно. Может быть, потому, что он всегда попадал туда, куда звало его сердце. Вот и сейчас, оказавшись в лагуне Тарпон-Спрингса, он, не отдавая себе в этом отчета, знал, что, как всегда, не потеряет времени напрасно.

— Николай Угодник! — проговорила Стефани, когда они остановились перед иконой, с которой смотрел святой с довольно-таки земной кудрявой бородкой, широким носом и темными печальными глазами.

Икона была не больше других икон алтаря, но оклад ее явно был гораздо богаче. Как и висящая перед ней лампада.

В свое время, когда в Тарпон-Спрингсе строили церковь, одним из самых щедрых жертвователей был Ахиллеас, и икона с лампадой были, вероятно, вкладом его семьи. Отец Энди, а за ним Стефани, Арчи, он, Бэд, Жюль и Джимми зажгли по одной свече и по очереди вставили их в пустые гнезда высокого бронзового подсвечника. Затем опять сначала священник, а потом Стефани, Арчи и остальные зажгли по второй свече и воткнули их в песок, заполнивший квадратный ящичек рядом с подсвечником.

— За упокой! — проговорила Стефани, выпрямляясь с помощью поддерживавшего ее за локоть сына.

«За упокой!» — отдался в нем ее шепот.

Свеча горела у него в руке.

Какая-то неодолимая сила мешала ему нагнуться и склонить голову перед этими культовыми огоньками, напоминающими о другом, несуществующем, но вечном, во всяком случае неизбежном мире — конце всего земного; в то же время он знал, что сделает это — все-таки преклонит колени (лишь мертвые заслуживают этого) и снова выпрямится, потому что должен вернуться хотя бы к вечнозеленым лесам Айдахо, ведь только возвращение к истокам может объяснить нам великий смысл человеческого существования…

5

Он долго плыл в этот день и много пил, пил под неистовыми струями тропического ливня и потом, при убийственной жаре, когда все здешние экзотические, пылающие краски, казалось, пропитались влажной духотой, липким зноем полудня и сладковато-гнилым запахом фруктов, а солнце, словно привинченное, все так же висело над светлым, неугасимым горизонтом, и дню, казалось, не будет конца.

Сейчас они снова сидели в ресторане Ахиллеаса вместе с Бэдом, Жюлем, Джимми и еще несколькими старыми знакомцами: Харитос, Никос, Яннис или Вангелис — он никак не мог запомнить их имена, хотя не раз обращался к ним и четко различал лица. Небывалая легкость охватила его и вместе с тем какое-то непонятное безразличие. Не то дерзостное, заставляющее забыть все и вся, возбуждающее, как прыжок в воду, безразличие, а тяжелое странное чувство, которое приковало его к стулу и лишило силы руки и ноги, от него тупо ныло в груди, отвратительно пучило отвердевший живот.

Отец Энди остался в церкви. Арчи куда-то исчез, лишь время от времени возникая в разных концах зала. Стефани сидела на своем месте за кассой вместо Фросини.