Темные дни, черные ночи (СИ)

Наблюдать за Мадлен, вцепившейся в стол и боящейся поднять взгляд, дабы встретится с холодной прожигающей насквозь сталью ее глаз, оргазмически приятно. Мадлен приползла сюда без своего извечного триумфа, горечь которого ее дорогая доченька чувствовала ожогами боли под кожей долгие годы своей юности взаперти, нет. Теперь это – неудачница, заблудшая душа, горящая в аду и наверняка, кричащая так, что даже Дьявол ей сочувствует. Она сидит на самом краюшке стула, боясь посмотреть Круэлле в глаза, зная, что утонет в этом взгляде, и кусает губы до крови. Нетронутый почти кофе давно остыл, раннее утро сменилось приливом солнца, а они все так же сидят втроем на кухне вот уже несколько часов и молчат.

Румпельштильцхен. Круэлла переводит взгляд с изучения матери, которая, кажется, постарела и подурнела, на него. Темный здесь с того самого момента, как она вошла в кухню, не покидал их ни на миг. Изредка вставляет пару ничего не значащих слов, обменивается с ее матерью парой ничего не значащих фраз, сказанных из чистой вежливости, исподлобья наблюдает за нею, Круэллой Де Виль, вероятно, ожидая, когда же грянет гром.

Грома не будет, зря надеется. Мать изломала пальцы и искусала губы, ее шумное, больное дыхание вырывается нестройным рядом из груди, Темный осторожно бросает один за другим взгляд на Круэллу, полный иллюзий того, что все контролирует. Бедный Голд, он так и не понял за столько лет, что ей удается то, что не дано никому - обыграть его. И что она всегда, или практически всегда, его обыгрывает.

Она его ненавидит. Даже жгучая любовь, какую испытывает долгие годы, не мешает этой ненависти рассветать, подниматься в груди, в душе и сердце. Она его до смерти, люто, до колик в животе ненавидит.

Первым порывом было орать, колотить его в грудь, исцарапать ему лицо, разорвать на части, искусать, испепелить взглядом, превратить в кучу пепла, когда увидела стоящую на пороге их дома мать. Саму Мадлен же просто хотелось проклинать – неустанно, снова и снова повторяя проклятья, как мантру. Руки дрожали, она даже не пыталась скрыть этого, когда держала нож, намазывая сэндвич ореховой пастой.

Первым желанием было протаранить эти два тела – живое и мертвое, воскресшее на несколько часов, чтобы прийти к ней за прощением, за искуплением, все до единого патрона растратить на них, а потом любоваться результатами своей работы, не выносить трупы, пока они не начнут гнить и пока смрадный запах не станет слышан в мэрии Сторибрука.

Но Круэлла не была бы собой, доверяй она первым порывам. О нет, дорогая, ЛЮБИМАЯ мамочка если и научила ее по-настоящему чему-то хорошему, так это ждать. Затаившись, выжидать своего часа, самого удобного момента для того, чтобы нанести удар. Чердак, где она томилась долгие годы, был лучшей тренировкой ее способности терпеть и в конце концов, она стала у Де Виль-младшей сродни таланту.

Видимо, ни Голд, ни драгоценная Мадлен так этого и не поняли, раз одна еще не изъявила желания удалиться, а второй не решил сопроводить ее туда, откуда привел.

… Обжигающе-холодная сталь глаз испепеляет обоих, двоих одиноких безумцев, пригревшихся на этой кухне. Глупцы. Ее безумие затмит любого, но, кажется, придется и это объяснять на практике, снова и снова. Глупые, глупые люди.

Она погружается в сладостные мысли финальной битвы, как иные ныряют в морские волны, тонет в них, словно в море, как вдруг…

Легчайшее прикосновение к коже заставляет ее вздрогнуть и опомниться. Ну да. Они в доме Темного, на кухне, пьют кофе. Действительно. Ей не приснилось. Она смотрит на руку, что осторожно трогает ее ладонь – смотрит странным, потерянным, казалось бы, пустым взглядом, будто бы не понимает, что происходит, чего от нее хотят. А может, правда, не понимает.

Одно ей известно точно – в этот момент, когда мать дотронулась до ее ладони и та мгновенно дернулась, готовая сжаться в кулак, но остановленная в последнюю секунду усилием воли, она вся превратилась в сонм запахов, ощущений и звуков. Она теперь – как сторожевой пес, охраняющий свои владения, как хищник, готовящийся к прыжку, чтобы растерзать намеченную, еще пока не заметившую его жертву.

Как маленький ребенок, из последних сил отчаянно старающийся не заплакать, когда ему больно и страшно.

Круэлла Де Виль разучилась даже дышать.

Взгляд матери поразительно жизненный для трупа и – о, как предсказуемо! – все еще вселяет в Круэллу почти что животный ужас. Эти ледяные голубые глаза, почти совсем как у нее, заставляют сердце Круэллы, и без того барахтающееся во Тьме, преисполнится новой порцией ненависти. Ненависть разливается в крови, выражаясь стуком в висках, почти огненной болью в мозгу, приливом месячных, которые не дают покоя уже почти неделю. Ненависть выделяется ядом с каждым дыханием, попадая матери на лицо и на щеки, заползая ей в рот.

Мадлен приоткрывает губы, едва удерживая стон, и звук ее голоса бьет Круэллу током, разъедает мозг где-то под коркой, изнутри.

- Прости меня, Круэлла. Прости, девочка.