Темные проемы. Тайные дела

Возможно, именно эта боязнь за сон отвадила Ферна от поиска сведений о Венеции. А знал он об этом месте лишь несколько разрозненных фактов – подхваченных еще до того, как греза его впервые посетила. Например, Ферн читал отцензурированные выдержки из дневника Казановы в переводе Артура Мэкена и пьесу-притчу о венецианской эпохе Возрождения Рафаэля Сабатини; последнюю – давно, еще в книге, принадлежавшей матери. Он очень хорошо понимал, что с точки зрения географии реальная Венеция и та, что во сне, будут, скорее всего, сильно различаться – что уж говорить о спутнице, о деньгах, чтобы платить за гондолу и за нее. Реальная Венеция не могла оказаться Венецией из сна, так же как жизнь, явленная во сне, не могла оказаться реальной жизнью.

И так Ферн годы прожил будто на канате, проброшенном между удовлетворением и досадой, между легкой усладой и непрогляднейшим отчаянием. И чем больше огорчали его путешествия наяву и взаимоотношения с людьми – вещи, для Ферна все более неразрывные, – тем более весомым и желанным делался сон. Пусть это был канат, протянутый через сумерки – сумерки вовсе не были для него временем нежеланным.

Поэтому когда в конце концов появилась проблема, Ферн заметил это не сразу. Одним весенним днем, более того, сидя в знакомом офисе, Ферн начал осознавать, что кое-что изменилось. Сон не приходил к нему уже давно; по ощущениям, не один месяц миновал с последнего его явления; быть может – почти год! И кроме того, более тусклые по своей природе грезы наяву, но все же пробуждаемые в располагающих к тому обстоятельствах буквально усилием воли, сделались совсем бескровными и слегка надрывными. Вместо того, чтобы начать поддаваться его стараниям, когда он чувствовал в этом потребность, они требовали принуждения, завоевания, их стало нужно добиваться. Уподобившись обезболивающим и принося исключительно забвение, вместе с тем они его только обманывали. Сам не осознавая до конца, Ферн стал безнадежно открыт разрушительным силам жизни.

Пусть и стояла весна, самое трудное время года, он все же осознал, что худо-бедно тянет лямку быта, – значит, перемены в нем пошли скорее на пользу. Одновременно окончательно повзрослев – участь, рано или поздно настигающая всех и каждого, – Ферн вступил вместе с тем под своды увядания. Он сделался куда более практичным, менее требовательным к жизни.

Искренний шок постиг его, когда летом того же года его значительно продвинули по служебной лестнице. Не менее изумлен он был, узнав, что дополнительные обязанности его новой должности ни в коей мере не перевешивают его прибавку к жалованию, чего он всегда опасался. На самом деле, все просто пришло к тому, что ответственность равномерно распределилась по всем работникам конторы – надо думать, поощрения (слово, которому почти наверняка уготована судьба напрочь выпасть из обихода) вскоре станут одинаковы для любого рабочего звена.

Окружающие смутно ощутили эти перемены, но одобрительно посчитали, что Ферн «взялся за ум». Да и он сам, обманутый сном, иногда чувствовал что-то подобное. Пару лет, прошедших под эгидой изменений, последний песок вымывался из-под его канатного моста.

И вот, когда сон окончательно развеялся – это заняло некоторое время, хотя к Ферну осознание пришло разом, как гром среди ясного неба, – его место в недрах и на внешних пределах сознания заняло чувство близящейся гибели. Боже мой, думал Ферн на первых порах, ходя будто с животом, полным холодных лезвий, я скоро умру. Но к лету это чувство посещало его лишь изредка – и острота его изрядно притупилась; а время вовсе превратило его в нечто постоянно довлеющее над рассудком, изведанное от края до края, совершенно точно не благотворное, но и не однозначно вредящее. Наконец-то вступив в успешную пору жизни в глазах остальных, для самого себя Ферн делался непереносимо ущербным.

Похоже, именно этот нечестивый союз – новообретенная практичность и рассеянная по сознанию мысль о скорой кончине, – и подтолкнул Ферна к принятию окончательного решения увидеть город на воде наяву. Как если бы он внезапно заявил во всеуслышание:

– Каждому стоит посетить Венецию, пока он жив!

В раздумьях о предстоящей авантюре Ферн, по рекомендации одного стародавнего знакомца, прочел «Леопарда» Джузеппе Лампедуза – дешевое британское издание в мягкой обложке.

– Эта книга – про Сицилию, вообще-то, – отметил приятель Ферна, – но относится с тем же успехом ко всей Италии, и повествует про то единственное, что для нее значимо, – а с остальным пусть разбираются археологи.

В итоге Ферн пришел к выводу, что более всего в истории Италии значим был факт сильнейших перемен.

II

Несмотря на свои фантазии и чаяния, Ферн никогда ранее не выбирался куда-либо дальше Франции, Нидерландов и Скандинавии. Эти области он считал для себя освоенными – к их климату у него уже имелся иммунитет. Он пробыл в Венеции семнадцать полных дней, прежде чем вновь обратился мыслями к своему сну – и то были дни, полные страхов, неожиданностей и противоречий.