Темные проемы. Тайные дела

За его спиной какой-то типичный британец, лысый, с телосложением бочки, сошел на берег с трагетто на пару с юношей-итальянцем. Пышные моржовые усы и клочкообразная поросль на голове соотечественника Ферна сохранили рыжину. Бурый твидовый пиджак кое-как сходился у мужчины на брюхе, серые брюки видали виды, рубаха под полосатым галстуком явно не могла похвастаться свежестью. Подобного типа легко было вообразить ведущим выходного авторалли где-нибудь на выселках Хэмпшира или Суррея. Взбираясь на самый край каменного выступа, усач волок итальянского юношу в расстегнутой белой сорочке и рельефно облегающих мускулистые ноги светлых брюках за собой, вцепившись тому в руку. Итальянец изображал жеманное девичье сопротивление. Англичанин, замерев в считанных метрах от колонны, занятой Ферном, простер свободную руку к чему-то вдали – явно даже не думая, что кому-то плевать на восхищавшие его зрелища, особенно кому-то, столь милому его порочному сердцу. А юноше было именно что плевать. Он более не делал капризный вид – лишь стоял на месте с остекленело-скучающим взглядом, глухой ко всему тому знанию, которым стремился поделиться с ним англичанин.

– Черт бы тебя драл, Джорно, – проскрипел усач. – Мог бы и проявить какой-никакой интерес.

Юноша смолчал в ответ, и англичанина всего перекосило – желчная маска злобы тут же припала к лицу. Он что-то резко бросил на итальянском – по одному лишь звучанию похабное. Отбросив ладонь юнца, словно та обожгла его, усач, гордо влача свое уязвленное достоинство, побрел в сторону Дзаттере.

Итальянец все еще стоял, пристально глядя на камни мостовой. Затем он сунул руку в задний карман брюк и достал аккуратную записную книжку: возможно, подарок от усача. Изучив пару страниц с едва ли не комичным тщанием, он вернул вещицу на место и пошел прочь. Преследует кого-то, вообразил Ферн; лишь вообразил – не став оборачиваться и проверять догадку. Судя по многочисленным впечатлениям с момента прибытия сюда, из-за непрошенного взгляда он вполне мог стать тем самым преследуемым. Собственное положение вдруг представилось Ферну тупиковым – с какой стороны ни посмотри. Он ведь ни в чем не соответствовал тому, чего ожидали от англичанина-одиночки в Италии.

И одиночество навалилось сильнее, сдавило безжалостнее. Как жаль.

До этого в Венеции Ферн не был счастлив или несчастен – лишь изумлен, застигнут врасплох чем-либо время от времени. Философ-путешественник в нем скоротечно умирал – бередя напоследок память о фантасмагорическом сне. Привыкание к Венеции наступило слишком быстро. Сентябрьский бриз с канала Сан-Марко оглаживал нежно лицо Ферна – сладковатый и стылый, напоминающий последний выдох отмучившегося больного. Лодки, сверкая бортами, с визгом проносились мимо, не давая проходу весельным гондолам. Ферн ладонью провел по плечу, спустился на руку, помассировал ногу – возвращая себя в свое же существо, чувствуя боль, о которой почти забыл за все эти годы хождений по канату.

В конце концов, чем могла одарить его Венеция, кроме новых печалей? Он решил, что завтра же вернется домой – если хозяин пансиона дозволит ему ранний отъезд. Распрямив спину, Ферн сделал несколько странных марионеточных шагов вперед-назад, с усилием сгибая колени, и в последний раз взглянул на один особенно впечатляющий венецианский пейзаж. Слезы встали в глазах – и он дал бы им волю, не будь этой проклятой неловкости чужака в чужом краю. Все, что ему оставалось, – удалиться, молча и одиноко.

III

Тем же вечером Ферн прокладывал себе путь по Моло, не желая оставлять у сердца неулаженных дел.

Владелец пансиона намекнул, что за комнатой в современной Венеции, равно как и за многим другим, всегда стоит очередь. Ферн заплатил ему за неделю вперед. Уговаривать его задержаться подольше или возвращать разницу, что характерно, этот проходимец не стал – и Ферн заключил, что в противостояниях приезжих с венецианцами однозначные победы редки.

У Ферна нашлось оправдание для своего променада – раз уж близится его последняя ночь в Венеции, значит, надо побывать в гондоле. Их век недолог, равно как и век людской, и явно близится к концу. Но гондолы, чьей сильной стороной не выступает более функциональность, не особо хороши, если рядом с тобой нет любимой.

На Моло толпились американцы, неловко или же чересчур самоуверенно подшучивая друг над другом; задаваясь вопросом, как заполнить анкету перед вылетом в Афины или обратно в Париж на следующее утро; разыскивая замысловатые коктейли или местные вина со льдом. Гиперактивные итальянские дети и их дородные любящие родители без особых усилий доминировали в этой перспективе. Далеко на юге, по направлению к Кьодже, романтично мигали огни. Небо обретало лиловую насыщенность и полнилось празднично-серебристыми звездами.