Темные проемы. Тайные дела

– Мы поплывем на гондоле, – объяснила женщина, аккуратно подбирая слова на манер профессионального гида. Звучало это так, будто она втемяшивает прописную истину чаду с задержками в развитии. – По Гранд-Каналу. И пересечем Лагуну.

Едва ли Ферн воображал себе претворение сна в явь именно таким. Но именно тот сон помог ему сейчас определиться с ответом – едва ли осознанным до конца.

– «Мы», говорите? И сколько же всего нас будет?

– Только вы и я. – Она произнесла это с таким достоинством, которое иные итальянки умудряются вложить в те фразы, которые любая другая молодая женщина озвучит только с неловким смешком, при пунцовых щеках и с последующими излишними разъяснениями. – Ну и наш рулевой, само собой, – добавила она, обезоруживающе улыбаясь.

– Буду премного рад, – ответил ей Ферн. – Спасибо вам. – Ему удалось принять ее зов с некоторой долей соразмерной простоты.

– Вот вам куда, – сказала она, обращаясь, возможно, не к вполне верным словам, но указывая однозначно на гондолу. Ферн, хоть и опасаясь опрокинуть легкое суденышко, взошел на него так, будто делал это уже много раз. Они устроились бок о бок на подушках. Ее плащ и широкая юбка расстелились кругом, частично укрыв ему ноги. Женщина не разговаривала с гондольером и, насколько заметил Ферн, даже не смотрела на него. Он молча отчалил, и лодка закачалась на канале. Собор Сан-Джорджо-Маджоре нежданно надвинулся на них всей своей громадой – показавшись вдруг непропорционально близким. Ферн попробовал поймать образ рулевого краем глаза – но было трудно разобрать что-то, кроме упершихся в дно лодки подошв ботинок.

Вот только… не было на том человеке никаких ботинок. Это были его ступни. Лаково-черные голые ступни.

Но волноваться о чем-то – поздно, в любом случае. Да и о чем волноваться? Разве не этого он хотел?

– Мне кажется, я видел вас сегодня вечером, – сказал Ферн непринужденно. – У канала поуже, чем этот.

– Люди часто видят меня, но лишь немногих я могу позвать, – ответила она в своей причудливой манере и тут же, следом, повела рассказ об исторических местах, мимо которых они плыли. Ферн многое знал и так – даже те редкие нюансы, что обыкновенно не доносят до туристов-англосаксов, – но ему понравилось вслушиваться в ее глубокий голос, а странный выбор слов добавлял изложению очарования. Ферн чувствовал, что эффект от более простого рассказа был бы совсем иной, и если бы магия ее речей распространялась на большую аудиторию – теряла бы силу. Гранд-Канал принял их, меж тем, в свои воды – слева показалась колонна, сидя на которой Ферн еще совсем недавно подводил итоги своему пребыванию в Венеции – и принимал решение убраться следующим же утром.

Он все слушал и слушал ее с великим почтением, и к тому времени уже чувствовал близкий жар ее тела. Тяжелая ткань ее юбки на его ногах ощущалась как нечто прекрасное. К чему, казалось бы, уделять время мертвой истории, когда времени отпущено так мало, и столько всего может быть сказано.

Ему, похоже, удалось неким образом передать ей эту мысль, потому как поток фактов с ее стороны (не всё из этого – факты, подумал он) стал ослабевать. В те несколько секунд темноты, когда они проплывали под Академическим мостом, она спросила его – без язвы, с участием и дружелюбием, что совсем не подобает гиду, теряющемуся и теряющему весь смысл своего существования перед более-менее эрудированным туристом:

– Возможно, вы знаете Венецию так же хорошо, как знаю ее я?

Ферн ответил ей, испытывая к этой женщине абсурдную нежность:

– Уверен, что нет – я здесь чуть больше двух недель. Достаточно долго, чтобы понять, что нужно два месяца или, возможно, два года…

– Если я выйду за рамки очевидного, мы угодим в то, что вы, англичане, зовете глубокими водами.

– О, представляю себе, – отозвался Ферн, на деле не вполне представляя. – Так что давайте придерживаться общеизвестного.

Строго говоря, Ферн мог и видеть, и слышать, что Гранд-Канал, который, по мнению многих – самая красивая водная магистраль в мире, – был ужасно грязным, растревоженным ревущими моторами, осажден глупцами-туристами, зажат меж помраченных дворцов, в которых никогда больше не зажгутся огни. Но на сей раз о том не хотелось и думать. Ферн даже порадовался тому, что моторные суда замедляют продвижение гондолы – обо всем прочем пусть заботится черный, как ночь, рулевой; непросто ему придется – но кому в современной Венеции нынче легко?

– Когда-то все это было так прекрасно.

Ферн с трудом верил своим ушам. До сих пор он считал делом чести среди здешних жителей не признавать, что когда-либо Венеция была лучше, чем сейчас. Он действительно верил, что по большей части они совершенно искренне этого не осознавали. Осмелев, он взял спутницу за руку – такая нежная кожа, ни одной мозоли. И она дозволила ему этот жест.

Она снова заговорила.