Темные проемы. Тайные дела

По моему изложению можно рассудить, будто я ужасно провел время. Что ж, особого удовольствия я, конечно, не получил. Но к тому времени я на удивление привык к таким «семейным обычаям» в домах, которые посещал. Я обнаружил, что они в принципе – дело распространенное: возможно, по мере того, как наши патрицианские стандарты сливаются с плебейскими, появляется все меньше возможностей для развлечений (зато – все больше ресурсов). Новые условия по-разному воспринимаются разными людьми, но редко идут на пользу гостям, увы.

О том, чтобы переодеться к ужину, казалось, не могло быть и речи. Когда мы вошли в столовую, большой полированный стол при тусклых свечах оказался таким же пыльным, как и тогда, когда я два года назад увидел его в солнечном свете; там стояла и ждала нас высокая серая женщина, и она же, очевидно, следила за тем, как я пальцем выводил на столешнице вензель Фонда. Полагая, что Агнесса внимательно и испытующе за мной следит, я постарался вовсе этого не замечать.

Ужин был хороший, вино превосходное, но разговоров почти не велось. Присутствие служанки – даже серый нейлон, обтекавший ее ноги, казался тем же самым, – казалось, как-то сдерживало сестер даже от пререканий. Я чувствовал, что в этот дом почти ничего не проникало из веяний извне – даже обычные новости, не говоря уже о том, что называется идеями. С таким менталитетом сестрам Брейкспир было бы непросто завести много друзей. Летом сюда ничто не попадало, кроме провианта и предметов быта, а из гостей случались разве что непрошенные временные визитеры вроде меня, по определению отстраненные и чуждые; те, кому дозволен взгляд только через завесу – и кому никогда не понять всего, что здесь имеет значение, даже если вдруг (изредка) они обнаружат способность отличить «Мейсен» от «Нимфенбурга»[86].

И, как я сам убедился, посетители Кламбер-Корта хотя, по словам Хайторна, немного увеличились в числе, были бессильны всколыхнуть пыль. На обеденном столе ее слой был таким толстым, что мои манжеты мигом посерели от первого же соприкосновения с ним. Я наблюдал, как круги, оставленные в пыли тарелками или стаканами, через несколько минут становились незаметными, а к тому времени, когда ужин подошел к концу, почти исчезли – хотя и не совсем, если держать в уме точное место и очень пристально всматриваться. Но все остальное заслуживало восхищения. В очень немногих домах Фонда мне предлагали такое вино (не говоря уже о том, чтобы я пробовал его где-либо еще). Я знал это, хотя вовсе не был знатоком; едва ли я разбирался в вине лучше, чем в музыке.

После ужина мы вернулись в музыкальную комнату, и разгорелась ироничная дискуссия об этике реставраторства и сбережения исторических памятников. Мой вклад был ничтожен. Сестры разошлись во мнениях по поводу лесовосстановления, а позже – и по поводу цветов, высаживаемых окрестными дачниками. Едва ли кого-то интересовало мое мнение; Агнесса наверняка стала бы насмешничать, а Оливия отнеслась бы с жалостью. В конце концов Агнесса сказала, что ей пора заняться счетами, и села у камина делать записи в черной книге, пока стопка счетов и квитанций росла на полу у ее ног.

– Надеюсь, вы не возражаете, что мы ведем себя с вами так, будто вы – член семьи, – бросила она мне перед тем, как приняться за работу.

Оливия предложила мне поискать себе какую-нибудь книгу в их библиотеке. Было хорошо известно, что сестры располагали богатейшим книжным собранием, большая часть которого была создана трудами лорда Сент-Адриана в начале восемнадцатого века и с тех пор почти не подвергалась изменениям. Но я сказал, что читаю книгу, которую взял с собой, и что могу сейчас принести ее из спальни. Эти слова действием я так и не подкрепил, ибо мне всегда трудно читать в компании других, не говоря уже о компании незнакомцев. Так что я занял себя журналами «Кантри Лайф» и «Филдс» – пыльные номера валялись по всей комнате и выглядели так, будто их ни разу не открывали. Похоже, журналы предполагалось сложить штабелями у камина и пустить на растопку в особо холодный сезон.

Оливия села перед камином, вытянув к огню свои длинные ноги. Глаза ее оставались открытыми, но почти ничего не выражающими; слишком смиренными, подумал я, для грусти. Я был уверен, что она вернулась бы к роялю, не будь Агнессы рядом. Оливия была немолода, но было в ней что-то весьма и весьма притягательное. Хотя, возможно, это неподобающая ремарка даже для настоящего конфиденциального дневника, все же замечу, что подумал тогда, отнюдь не в первый раз в подобной обстановке, каким же странным образом люди противоположного пола проводят вечер, когда будущее не сулит ничего, в чем мы могли бы быть уверены, – кроме немощи, болезни и смерти. Странное дело – многие года наших жизней проходят в попытке ограничить себя, а потом мы осознаем, что преждевременно, впустую исчезаем.