Темные проемы. Тайные дела

– Л., – продолжала мадам А., – начинал как пейзажист. Огромные просторы – вот что он действительно любил рисовать. Ему нравилось целыми неделями сидеть одному где-нибудь в Норвегии или Шотландии, малюя в точности то, что наблюдалось кругом. Одна беда – кто же купит такие картины! Мастерства – хоть отбавляй, а по сути – скука смертная. Увидишь целую их шеренгу у стены его мастерской – и зевок не удержишь. Сразу понятно было – проще душу продать, чем такие картины; и хотелось только одного – уйти из этой душной студии подальше да позабыть о той скуке, что там царит. Всякая эта цветистая фривольность, которая сделала Л. имя, – «Саломея», «Вавилонские блудницы» – ему стояла поперек горла, верите ли! Он обратился к таким сюжетам из-за двух вещей – денег стало не хватать, ну и примерно в то же время ему встретился Метерлинк. С ним Л. повидался лишь однажды, но это невероятно на него повлияло. Метерлинк с виду был успешен и востребован – и Л. никак не мог понять, что мешает ему стать таким же. Ни одного нужного качества у бедолаги не было – вот и весь секрет! Поэтому он и устроился fonctionnaire[58] – вы и сами знаете наверняка, – но для толкового карьерного роста было поздновато…

– Нет, мадам, я не знал, – откликнулся я.

– Да ведь он еще жив! Весь разбит треморами – подхватил какую-то болезнь, но точно не от вавилонской блудницы, уж к ней-то он бы подойти не рискнул. Л. еще жив, но ужасно жалок. Никуда больше не ходит – а когда при твердых ногах был, я его частенько навещала. Любил одалживать у меня журналы об искусстве – у меня их сотни, все довоенные. Ох уж эти les sales Boches[59]!

Думаю, невзирая на все ушаты грязи, вылитые этой женщиной на моих кумиров, глаза мои невольно загорелись при упоминании довоенной прессы, обозревающей искусство. В публикациях тех времен часто содержится информация, которую больше нигде не найти – сведения именно того толка, который я находил наиболее ценным и увлекательным.

– Ах, – почти торжествующе прохрипела мадам А. – Вот так-то лучше. Уже начинаете привыкать ко мне, так? – Она схватила меня за руки.

К этому времени она уже говорила по-английски, что было облегчением. В какой-то момент она произнесла несколько предложений на языке, который я даже не смог опознать. Несомненно, она на мгновение забыла обо мне – или приняла за кого-то другого.

– Кажется, вам жарко, – прохрипела мадам А., отпуская меня. – Почему бы вам не снять куртку?

– Может быть, – спросил я, – дозволите мне походить здесь и посмотреть картины?

– А, конечно. Сколько угодно. – Она сказала это так, будто я возжелал что-то нелепое до крайности – и тем самым ее слегка задел.

Радуясь, что удалось вырваться, я стал переходить от картины к картине. Она все это время молчала – оставшись стоять спиной к огню, широко расставив свои короткие ноги. В ее глазах я не читал насмешки – уж слишком тусклым и неосмысленным казался ее взгляд. Освещение комнаты совершенно не подходило для знакомства с картинами – детали не удавалось разобрать. В конце комнаты, подальше от огней с улицы и камина, царил почти полный мрак. С моей стороны было абсурдно просить ее о лучших условиях, хотя я был чрезвычайно разочарован.

– Жаль, что здесь нет моей приемной дочери, – сказала вдруг мадам А. – Она могла бы развлечь вас лучше, чем я. Вы бы точно предпочли ее мне. – Старуха пыталась изобразить голосом некую застенчивость, но выходило нечто совершенно ужасное, неестественное в своей жеманности. Я даже не смог сразу сообразить, что на это ответить.

– А где ваша приемная дочь? – смиренно и равнодушно спросил я.

– Далеко. За границей. С какой-нибудь тварью, конечно. Кто знает, где? – Мадам А. хихикнула. – Кто знает, с кем?

– Как жаль, что я ее не застал, – сказал я без уверенности в голосе. Возмущение росло в моей душеа – и почему она не пригласила меня раньше, при свете дня, когда я хотя бы мог рассмотреть полотна!

– Сюда, сюда, мсье! – крикнула мадам А., правой рукой махая на «окрыленный» стул, а затем – звонко хлопнула себя ладонью по колену, будто звала маленького непослушного пса; у меня самого собаки не водилось, но такой жест я частенько наблюдал. Решив пока не перечить ей, я неохотно вернулся к жаркому пламени.

И вдруг я удивленно уставился на настоящую собачонку, невесть откуда взявшуюся в комнате. Мне, по крайней мере, показалось, что она там была, – теперь я уже не уверен в том, насколько реально было увиденное. Собачка походила на мелкого черного пуделя – подстриженного, лоснящегося, вертлявого. Она появилась из темного угла справа от двери, бодро протрусила к огню, затем несколько раз описала круг перед мадам А. – и вновь ушла в тени слева от меня, там, где я только что стоял. Когда я посмотрел на нее, мне почудились большущие глаза и очень длинные лапы, больше подобающие пауку, нежели пуделю, – но, без сомнения, такую дурную шутку сыграл свет, разливающийся от камина.