Темные проемы. Тайные дела

Тут же подскочив к отцу, я забарабанила по его груди кулачками, крича, что не дам ему и пальцем тронуть мой прекрасный дом, что он его так только погубит, что силой ничего не сделаешь. Я слишком хорошо знала отца – когда ему взбредало в голову взяться за долото, единственная надежда на спасение чьей-либо собственности заключалась в устроении сцены – и в угрозах, что слезы будут литься рекой еще долго, если от идей по реновации и починке не отказаться.

Пока я вопила и топала ногами, с первого этажа, отвлекшись от своих книг, поднялся мой брат Константин.

– Сестра, помилуй, – сказал он. – Как мне запомнить все даты Тридцатилетней войны, если ты так и не научилась контролировать свои вспышки гнева?

Константину, хотя он и был на два года младше меня, все-таки следовало уже знать, что я – далеко не в том возрасте, когда кричат без веской на то причины.

– Подожди, пока он не попытается переплести по новой все твои книги, ты, глупый проныра, – прикрикнула я на него.

Отец поднял руки в примирительном жесте.

– Пентонвилл-Хаус останется незыблем, – заверил он. – Я и без него найду повод сходить в «Вулворт». – Сказав это, он развернулся и неторопливо вышел из комнаты.

Константин чрезвычайно серьезно кивнул.

– Я понимаю, – сказал он. – Понимаю, что ты имеешь в виду. Я возвращаюсь к работе. А ты… На вот, попробуй. – И он вручил мне мелкую щербатую пилку для ногтей. Я провела большую часть утра, крайне бережно орудуя этой несовершенной штукой, тщась как-то объяснить для себя историю с пропажей куклы в окне.

Мои попытки проникнуть внутрь все как одна потерпели неудачу, а принять помощь родителей я отказывалась. Похоже, к тому времени мне уже не особо-то и хотелось посмотреть на домик изнутри, хотя грязь, запустение и состояние кукол, так отчаянно нуждавшихся в том, чтобы их как следует почистили, подлатали и расселили по дому, не переставали меня тревожить. Разумеется, я долго пыталась закрыть входную дверь, и не меньше времени потратила на попытки открыть окно или найти потайную пружину (идею о наличии таковой подсказал Константин). В конце концов я укрепила две створки парадной двери половинками спички – чувствуя, что подобный выход из положения неподобающе кустарен. До появления более благородного способа я решила никого не запускать в главную гостевую. Все гэтсбианские рауты отложились на неопределенный срок – в пыли и паутине не очень-то разгуляешься.

А потом мне стали сниться сны о моем домике и его обитателях.

Самый первый был одним из самых странных. Я увидела его спустя три или четыре дня после того, как вступила во владение домом. Все это время стояла облачная и хмурая погода, так что отец влез в вязаный жилет. Затем внезапно загромыхало. Этот раскатистый, далекий, прерывистый гром не утихал весь вечер до самой темноты, когда уже невозможно стало откладывать наш с Константином отход ко сну.

– К грому уши привыкнут, – заверил нас папа. – Просто не вслушивайтесь в него.

Константин взглянул на него с сомнением, но я, утомленная долгим днем, при всех громах и молниях, хотела только одного – лечь поскорее. И правда, я заснула почти сразу, хотя гулкие раскаты прокатывались по моей большой, довольно-таки пустой спальне – по четырем стенам, полу и сводам под потолком, – отдаваясь туманным, расплывчатым эхом во тьме. Молнии то и дело вспыхивали за окном – ярких, неземных оттенков: розоватого и зеленого. Все это было лишь затянувшейся подготовкой к истинному шторму – утомительной и несовершенной растратой накопленной за лето энергии. Гул и грохот вторгались в мои сны, наскоро приходившие и столь же быстро утекающие прочь. Сны не могли, подобно молнии, сконцентрироваться и поразить цель – такие же бесплодные, как день, прошедший без происшествий.

После изнурительных часов фантасмагории, предвосхищавших столько следующих ночей в моей жизни, я оказалась в черном лесу с огромными густыми деревьями. Я шла по тропинке, но плутала от одного ствола к другому, ушибаясь и царапаясь об их шероховатую твердь. Казалось, ни лесу, ни ночи не будет конца; и вдруг, в гуще одного и другого, я вышла к своему кукольному дому. Только более он не был кукольным – став цельной, монолитной почти что громадой, у которой во всех окнах верхнего этажа горел слабый, не ярче тусклого ночника, свет. Почему я говорю «во всех окнах»? Как часто бывает во снах, я могла видеть сразу все четыре стороны дома одновременно.

Два деревянных клина, зазубренных и разбухших от влаги, крепко держали входные двери. Огромные деревья склоняли и раскачивали свои слоновьи ветви над крышей; ветер посвистывал и поскрипывал в черной зубчатке стен. Затем сверкнула белейшая молния, возвещая о начале истинной бури, и в ту секунду, когда это произошло, я увидела, как две поставленных мною подпорки взлетели в воздух – и двойная входная дверь распахнулась.