Темные тайны

При слове «сын» она снова затряслась в судорожных рыданиях от мыслей, которые кололи острыми иголками. Понадобится адвокат. Денег на адвоката нет. Ему назначат какого-нибудь провинциального неумеху. Они проиграют дело. Его посадят. Что она скажет дочкам? Сколько за такое дают? Пять лет? Десять? Она представила огромную тюремную парковку, открываются ворота, из них осторожно выходит двадцатипятилетний Бен, ее мальчик; он боится внешнего мира, щурится на свету. Приближается к ней и плюет в лицо – за то, что она его не спасла. Как жить, если не можешь спасти собственного сына? Может, спрятать его, организовать побег? Сколько денег она способна наскрести, чтобы дать ему с собой? В декабре, дойдя до крайней степени отчаяния, она продала Линде Бойлер отцовский армейский кольт. Она представила, как Дейв Бойлер, который никогда ей не нравился, рождественским утром открывает коробку, а там оружие, к которому он не имеет никакого отношения. Поэтому прямо сейчас дома припрятано почти триста долларов. Эти деньги она собиралась потратить на то, чтобы сегодня внести первую за месяц оплату, но теперь они пойдут на другое, хотя этой суммы Бену хватит всего на пару месяцев.

– Бен поостынет и вернется домой, – рассуждала Диана. – В январе на велосипеде далеко не уедешь.

– А что, если его найдем сначала не мы?

– Сестренка, за ним не гонится толпа. Мюллеры даже не слышали об… обвинении и говорили о других идиотских слухах. Чтобы все выяснить, нам надо поговорить с самим Беном, он, возможно, уже дома.

– Что за семья его обвиняет?

– Никто не сказал.

– Но ты попробуешь узнать? Не может быть, чтобы эти люди говорили такое и считали, что мы ничего не предпримем. Узнай. Мы имеем право знать, кто это говорит. Бен имеет право посмотреть на того, кто его обвиняет. Я имею такое право.

– Ладно, давай вернемся домой, посмотрим, как там девочки, а я сделаю несколько звонков. Пустишь меня теперь за руль?

Они вошли в дом под неумолчный гул. Мишель пыталась поджарить на сковородке кусочки салями и кричала на Дебби, чтобы та отошла от плиты. У Либби на щеке и на руке алели пятна в тех местах, куда попало стрелявшее горячее масло, и она сидела на полу, широко раскрыв рот, и плакала точно так же, как Пэтти плакала в машине: горько и безутешно, словно не осталось никакой надежды, а если что-то и осталось, она не в силах надеяться. Пэтти и Диана задвигались, как фигурки людей в немецких часах. Диана пошла на кухню, за руку, как куклу, притащила Мишель в гостиную и, легонько шлепнув ее по попке, усадила на диван. Пэтти подхватила на руки Либби, та обвила ее, как обезьянка, и продолжала плакать, уткнувшись матери в шею.

Мишель роняла крупные молчаливые слезы.

– Я же предупреждала, что плиту можно включать, только чтобы разогреть суп. Ты могла поджечь дом, – сердито повернулась к ней Пэтти.

Мишель обвела глазами убогую кухню и гостиную, словно задавая себе вопрос, такой ли уж серьезной была бы потеря.

– Мы проголодались, – пробормотала она. – Тебя так долго не было.

– Значит, ты решила сделать сэндвич с жареной салями, хотя мама тебе запретила это делать? – недовольно бросила Диана, заканчивая жарку. – Сейчас маме нужно, чтобы вы слушались.

– Ей всегда нужно, чтобы мы слушались, – пробормотала Дебби.

Она сидела, обняв мягкую розовую панду, которую несколько лет назад Бен выиграл на ярмарке, сбив ряд бутылок из-под молока, – у него тогда как раз дали о себе знать предподростковые мускулы. Девочки отмечали это событие так, словно он получил высшую военную награду – Почетную медаль Конгресса. Дэи ведь никогда ничего не выигрывают, поэтому все время повторяют эти слова, когда им хоть чуточку везет: «Мы же никогда ничего не выигрываем!» Девиз семьи.

– И что же, так сложно быть послушными?

Диана легонько пощекотала Дебби под подбородком. Дебби заулыбалась, еще больше опуская глаза:

– Нет.