Темные тайны

– Все они уже беседовали со школьной администрацией и сейчас решают, что делать дальше. Насколько я поняла из того, что мне сейчас рассказали, в дело уже вмешалась полиция, сегодня следует ожидать, что к тебе придут. Поговорить с тобой и с Беном. Это последние события. В школе об этом пока знают не все – нам повезло, что сейчас каникулы, – но уже завтра, боюсь, все будет по-другому. Администрация собирается пообщаться со всеми родителями, чьим детям Бен помогал после занятий. Это где-то десять семей.

– Что мне делать?

Пэтти зажала голову между коленей. Ее колотил истеричный смех, настолько все было нелепо, настолько абсурдно.

«Я, наверное, сойду с ума, – думала она. – Может быть, и надо бы – тогда не придется ни с кем разговаривать».

Она будет сидеть в белой охраняемой палате, ее, как ребенка, начнут водить на завтрак, обед и ужин, ее действиями будут руководить разговаривающие ласковым шепотом люди, а она будет шаркать по полу, едва поднимая ноги, как умирающая.

– Насколько я поняла, сейчас все собрались в доме Кейтсов, – сказала Диана. – Я записала адрес.

Пэтти молча смотрела в никуда.

– Мне кажется, нам надо туда ехать, – сказала Диана.

– Ехать? А разве ты не сказала, что кто-то приедет к нам?

– Телефон прямо разрывался, – сказала объявившаяся в кухне Мишель, которой не следовало все это слышать.

Пэтти и Диана одновременно повернули головы в сторону телефона в ожидании, когда он начнет разрываться.

– Ну и почему же ты не сняла трубку, как мы просили? – поинтересовалась Диана.

Мишель пожала плечами:

– Я забыла, нужно снимать или нет.

– Может, подождать здесь? – предположила Пэтти.

– Пэтти, эти люди болтают там всякую… чушь о твоем сыне. Неизвестно, имеется в их рассказах зерно правды или нет, но разве ты не хочешь встать на его защиту? Неужели не хочешь узнать, что они говорят? Пусть всё скажут в лицо.

Нет, не хочет. Она хочет, чтобы обо всей этой истории забыли, чтобы она сгинула, словно ее и не было. Она не желает слышать, что эти люди (господи, да они с Мэгги Хинкель учились в одной школе) говорят о Бене. Она боялась, что не сдержится, когда вокруг замелькают разгневанные лица. Она разрыдается и будет молить о прощении. Она уже хочет прощения, а ведь они ничего плохого вообще не делали.

– Пойду надену что-нибудь поприличнее.

Она нашла свитер без вытертых подмышек и брюки цвета хаки, расчесалась и вместо малюсеньких золотых сережек-гвоздиков вдела в уши сережки под жемчуг и повесила на шею такие же бусы. Даже не подумаешь, что не настоящие, – между прочим, они даже тяжелые.

Они с Дианой направились к двери, одновременно отдавая дальнейшие распоряжения о пользовании плитой, о том, чтобы вовремя выключить телевизор и сделать что-то по дому, и тут Либби вновь завыла и помчалась к ним, махая руками, как крылышками. Мишель скрестила руки на груди поверх покрытого жирными пятнами свитера и топнула ножкой.

– Я с ней не справляюсь, когда она так себя ведет, – сказала она тоном, в точности повторяющим тон Пэтти. – Я не выдержу.

Пэтти вздохнула, решила сначала уговорить Мишель, потом подумала о том, чтобы ее заставить, но Либби плакала все громче, выла, как волчонок, и кричала сквозь слезы: «Хочусвамихочусвамихочусвами!» Мишель вопросительно выгнула бровь. Пэтти представила, как в ее отсутствие сюда войдет полицейский и увидит на полу безутешного ребенка со следами ожогов на лице. Может, взять с собой всех троих? Но кто-то непременно должен остаться, чтобы отвечать на звонки, и, видимо, лучше, чтобы оставались и Дебби, и Мишель, чем…

– Либби, иди надевай сапожки, – распорядилась Диана. – Мишель, остаешься за старшую. На телефонные звонки отвечать, двери не открывать. У Бена ключ есть, а если придет кто-то другой, это уже не ваша забота. Мишель!

– А? Что такое?

– Мишель, я не шучу. Мишель?

– Ладно.

– Вот так, – сказала Диана, и это действительно было последнее слово.

Пэтти бестолково торчала в коридоре, наблюдая, как Либби натягивает сапоги, рукавички с засохшей на них грязью, после чего подхватила дочь за руку и повела к машине. Может, и неплохо напомнить людям, что у Бена есть младшие сестры, которые его любят.

Либби не была большой охотницей поговорить – наверное, все ее слова достались Мишель и Дебби. Зато она изрекала. Люблю пони. Ненавижу спагетти. Ненавижу тебя. Как у матери, все, что она думала и чувствовала, тут же отражалось на лице. Когда она не злилась и не грустила, она просто мало говорила. Сейчас, когда ее все-таки взяли с собой, она молча сидела, пристегнутая на заднем сиденье, и смотрела в окошко, водя по стеклу пальчиком и повторяя очертания верхушек деревьев.