Темные ущелья

– Ой, прости. Я тебя расстроил? Наверное, ты забыл, что я не твоя гребаная фея-крестная. Я бог-демон, владыка Темного Двора.

Друг Воронов в руке Гила нетерпеливо вздрагивает. Он смотрит на мерцающий клинок и продолжает улыбаться.

– По-твоему, я расстроен, демон-бог. Ты ошибаешься. Ты только что все очень упростил для меня. И ты все еще должен мне половину услуги, так что уебывай и займись делом.

Бог колеблется. Рингил не уверен, но глаза под полями шляпы как будто горят чуть менее ярко.

– Проваливай, – рявкает он. – Почему бы тебе не вернуться туда, где безопасно? Тут мы закончили.

– О, да пожалуйста. Не стоит благодарностей. Нет, правда.

Гил дергает подбородком в его сторону.

– Ага. Спасибо. Рад был пообщаться.

Даковаш не шевелится. Свет под шляпой гаснет. И внезапно на краткий миг Рингила посещает видение, дарованное икинри’ска. Кажется, что небо раскалывается, чтобы пролиться чистым светом, – и он видит бога застывшим на месте, как будто сожженное молнией дерево посреди вересковой пустоши, старое, ветхое и пустое: одна лишь кора и ни намека на жизнь.

Глаза Даковаша потускнели, но по обветренной щеке пробегает одинокий яркий проблеск.

– Рингил…

Гил качает головой.

– Да нормально все… Спасибо за крин. Очень пригодится.

Он закидывает Друга Воронов на плечо и уходит прочь от бога, спускается по склону к поджидающей двендской орде.

– В конце концов, – бросает напоследок, – есть судьбы и похуже, чем оказаться запертым в месте, где выбор действий ограничен теми альтернативами, которые заставляют душу гореть ярче всего.

Разве нет?

Если у бога и есть ответ, Гил его не слышит.

Двенды бросаются навстречу Рингилу. Шеренги поднимаются, и под ногами у них хрустит камень. Тут и там в тусклом свете блестит изгиб забрала или острие клинка. Рингил кивает самому себе.

– А известно ли вам, – сообщает он тоном светской беседы, – что именно позволяет мне считать, что вы не демоны и не боги?

Ответом ему становятся жгучая ненависть и напряженный пронзительный вопль, с которым двендский командир бросается в атаку. Рингил не сходит с места, принимает удар олдрейнского клинка и уводит его в сторону кириатской сталью. Мечи сцепляются и враги оказываются лицом к лицу – двенда и человек одинаково скалят зубы от усилий и ярости. Рингил шипит над скрещенной сталью:

– Вы грозите пытками детям, превращая это в свое оружие, вы призываете пламя и погибель на безоружные толпы…

Командир двенд рычит и усиливает натиск, пытаясь вырваться из клинча. Рингил удерживает позицию. Это совсем легко и почти не требует усилий. В голове у него все вопит и ликует от крина. Его голос перекрывает рычание олдрейна.

– …и вы оставляете позади себя тысячи жертв, обреченных на вечные рыдания. В этой хрени нет ничего демонического, совсем ничего. Для такого демоны не нужны.

Клинки то опускаются набок, то поднимаются вновь. Рингил наклоняется к двенде и переходит на шепот:

– Ваши поступки – это поступки людей. Заблудших обезьян, бормочущих в тумане. Вот кто вы такие и кем всегда были…

– Нет! Это не так! Мы…

– …а я таких людей, как вы, убивал всю свою гребаную жизнь.

Лицом к лицу с противником, в дюймах от расстояния, позволяющего пронзить плоть, Гил умудряется чмокнуть двенду. Тот рычит и опять пытается обернуть клинч в свою пользу.

Рингил ему это позволяет, внушая мысль о победе.

Клинки с трепетом и скрежетом скользят. Два бойца разворачиваются вокруг точки сцепления, и двенда кидается вперед с пронзительным торжествующим криком. Гил делает резкий и быстрый шаг ему навстречу, бьет локтем в лицо, обхватывает ногой лодыжки, толкает. Двенда теряет равновесие. Друг Воронов с визгом и скрежетом размыкается с другим клинком, взмывает и опускается вновь.

Отрубает олдрейнскому командиру голову.