Темный бог вечности

В двери, резко поднимая настроение, одна за другой вплыли аж целых четыре красотки – то ли фрейлины, то ли служанки, он пока еще не разобрался, но, судя по рылам, особы благолепных кровей. Первая, приблизившись, присела в изящном реверансе, и это – вот стерва! – при предельно открытом корсете… и плечиками еще так, знаете, плечиками… Чуть ли в лицо ему не ткнулась всеми своими теплоблаговонными округлостями. Потом нырнула под кровать, выпятив прямо к фетменову носу изумительной формы филейные части – так бы и вцепился зубами – извлекла ночной горшок и удалилась, красиво помахивая филеем из стороны в сторону. Проводив ее глазами, Фетмен повернулся к оставшейся троице.

Эти заявились на предмет проведения утреннего туалета и одевания господина заместителя Наместника… что было очень даже хорошо, поскольку управляться с местным костюмом он толком так и не научился. Что же касается утреннего туалета – никаких тебе ванн, никакого душа, даже водяного, не говоря уж об ионном, не было и в помине. Серебряный кувшин с водой в руках у одной, серебряный тазик у другой, расшитое золотом полотенце, которым поначалу Фетмен постоянно царапал себе лицо, и губка для протирания тела у третьей… а вот эта, последняя операция не была лишена некоей пикантной приятности.

Да. Было, было в этой самой старинной жизни нечто эдакое, утонченное. А жаль. В смысле, не того жаль, что оно было, а жаль, что утратили это нечто предки в процессе, так сказать, дальнейшего развития достижений и прогресса. Впрочем, очень может быть, что, сохранись оно по сей день естественным путем, не за ним, Фетменом, выносили бы по утрам из спальни ночной горшок, а он, Фетмен, тащил бы его, воротя рыло от какашек того же Рекса. Впрочем, нет, Рексовы тащила бы какая-нибудь Лайана Бюллер или Милица Листкофф – сучка, для которой он, Фетмен, оказался в свое время недостаточно хорош. А ему пришлось бы выносить за Старой Дамой, не иначе. В конце концов, за ним-то самим выносят горшки изящными пальчиками и с самым одухотворенным выражением на благолепнных пакаторских личиках именно что особы женского пола, а не пажи какие-нибудь. И есть в этом самый смак, так что установку в своих апартаментах ватерклозета он, Фетмен, счел бы сейчас ущемлением своих личных наиблаголепственных прав.

Как любит выражаться малиновый Брандис, "все к лучшему в этом лучшем из миров". Пусть оный мир, по мнению снобов, вроде покойника Ольгерда помешанных на "прогрессе и идеях", суть отсталый и захудалый. Фетмену он не то что оказался по душе, а пришелся прямо впору, и наделся на него, что твой разношенный башмак из натуральной слопсовой кожи на ревматическую ногу. Теперь это его мир, и появился он в этом мире на редкость удачно, когда собственность в нем меняет хозяев со всеми вытекающими отсюда следствиями для умных людей… об чем и обнамекался малиновый Брандис.

Закончив туалет, Фетмен невнимательно похлопал утренних девиц по круглым задикам и отпустил мановением руки. Девицы с тихим мелодичным смешком выскользнули из рума… да будь ты проклят!.. из покоев.

Вообще-то, ему уже основательно хотелось есть. Обыкновенно процесс принятия пищи организовывал вездесущий Брандис. В окрестностях замка, да и в самом дворце имелось огромное количество уютных местечек, где без проблем можно было очень основательно и – не в пример всяческим подобным заведениям Старых Миров – вкусно подкрепиться. Причем без церемоний, что для Фетмена, стеснявшегося собственной вахлачности, было очень важно.

Свой первый торжественный обед у сэра Наместника Фетмен до сих пор вспоминал с замиранием сердца и холодея от ужаса. Рядом не было даже спасительного Брандиса, которому присутствие на подобных обедах в качестве "вкуша́нта" было не по чину. Так что и спросить, что полагается делать со всеми причиндалами, размещенными на столе возле его тарелки, было не у кого. А усажен он был прямо напротив сэра Гольденцвикса на место самого почетного вкуша́нта. А стол был накрыт, по словам – восторженным! – сидевшего рядом Графенбергера, "аж в семь хрусталей"… по счету рюмок, догадался Фетмен. А на столе перед ним лежало невероятное количество всяческих приспособлений, о назначении которых он, Фетмен, не имел ни малейшего представления. А в голове изо всех наставлений Брандиса засело только пресловутое "будьте понаглей, придворные это уважают", да еще кинутое вдогонку: "кончили вкушать, положите приборы на тарелку под углом сколько то там минут какого-то часа"… это еще как?.. И при всем при том именно он, Фетмен, находился в центре всеобщего внимания и был буквально расстреливаем любопытными взглядами, мужскими и женскими.

Нет, все-таки их азерские торжественные вкушания и в подметки тутошним не годились, а ведь и на тех когда-то Фетмен ощущал себя не совсем в своей тарелке… что и компенсировал даже самого себя поражавшей наглостью и всячески выпячиваемым хамством.