Тень

Степа не стал спорить. После встречи с нежитями он сам задумался о том, чтобы попросить у царевны или Фомича оружие повнушительнее.

Фомич подошел к утопленной в земле тяжелой стальной двери и гулко бухнул по ней кулаком. Дверь со скрипом открылась, и из подвала выглянула седая голова.

– Чего вам?

– Открывай, Савелий, Тень принарядить надобно.

Савелий, оказавшийся невысоким седым старичком с неприятно синим лицом («Внучок меня за квартиру утопил в 93-м. В ванне утопил и потом в сквере под тополем закопал»), повел Степу внутрь. Длинная каменная лестница вела в высокий сводчатый подвал, заставленный от пола до потолка оружием всех возможных эпох. Тут были каменные топоры, булавы, кривые ятаганы, палицы, алебарды, копья, самые разнообразные мечи и секиры. Все это разнообразие было аккуратно расставлено по полу, развешано по стенам и разложено по стеллажам, и на каждом орудии убийства висела бирочка с названием и веком изготовления. Савелий скромно потупился и пробормотал, что всю свою жизнь занимался коллекциями и не мог позволить такому богатству просто валяться на полу. Он с нескрываемой гордостью кивнул на большой письменный стол в центре зала, на котором лежала книга толщиной в Степину руку: «Вот, заканчиваю каталог». Степа разочарованно смотрел на холодное оружие давно минувших дней, он надеялся на что-то более подходящее.

– Дед, а пострелять есть чего?

Савелий оживился.

– Ну конечно, конечно. Вы уж простите, что я сразу не показал, хотелось уж очень коллекцией своей похвастаться.

Он взял Степу под руку и провел его между стеллажей со шпагами в другой зал, чуть менее просторный, но тоже заполненный оружием. Степа ахнул. В его детстве не было магазинов с игрушками, в его детстве вообще детства как такового было немного, но вот он наконец испытал ощущение ребенка, которому папа сказал: «Выбирай что хочешь». Степины глаза разбежались, и он начал метаться от стеллажа к стеллажу.

Здесь было все, о чем можно было мечтать повернутому на огнестрельном оружии мужчине: автоматы, пулеметы (от «максима» до тяжелого 16-миллиметрового армейского пулемета девяностых годов), пистолеты, снайперские винтовки, с подствольными гранатометами и со штыками, ружья, двустволки, трехлинейки, револьверы и даже огнемет.

– Выбирай. Нет у нас времени любоваться, – раздраженно крикнул Степе Фомич.

Степа остановился на знакомом ему автомате Калашникова с подствольным гранатометом, двух «береттах» и, ко всеобщему удивлению, коротком палаше.

– А саблю-то куда нацепил?

Степа вопрос проигнорировал. Он мог бы сказать, что лучше быть бесшумным, но, честно говоря, палаш с красивой резной ручкой ему просто очень понравился.

Когда Степа садился на коня, Фомич повернулся к нему и неожиданно сказал:

– Теперь я с тобой пойду последний раз, посмотрю, как ты пообвыкся, а дальше уж сам будешь.

Степа молчал, и Фомич продолжил:

– Ты – Тень, это твое дело город спасать, а у меня другие дела есть.

Какие именно могли быть дела у старика, Степа не очень понимал, но времени спорить не было. Он так и не разгадал для себя Фомича до конца, было в нем что-то подозрительное, какая-то тайна, наверняка объяснявшая его поведение – его скрытность, его агрессивность к Степе, да и вот этот отказ… Степа решил спросить при случае царевну. Сейчас же его ждала девушка, и она была в беде, хотя, может, сама этого до конца не понимала. Но прежде… Степа решительно повернулся к старику.

– Дед, помощь мне твоя нужна. Матросскую Тишину знаешь?

Глава 13. Архангельск. 1988 год

Спросонья Степа не понял, куда его тащат, и заплакал. Мама лихорадочно натягивала на него свитер и рейтузы, ее покрытое синяками лицо раскраснелось от свежих слез. Степа озирался, ища глазами Таню. Она стояла в дверях, прислонившись к дверному косяку, и по ее мятой ночной рубашке расползалось красное пятно. Таню трясло от беззвучных рыданий, и Степа не выдержал: его тихий плач превратился в оглушающий рев. Мама и Таня бросились утешать его: «Тихо, маленький, тихо, Степушка, нельзя кричать».