Тень Галена

Этих безымянных могил, то тут, то там среди древних захоронений египтян, было предостаточно. История Египта уходила в такую тьму веков, что мурашки пробегали по коже, представляя, как мы ходим по бесчисленным костям тех, кто жил до нас.

Не хотелось также думать и о том, в облаке каких миазмов мой друг делал свои папирусные эскизы, присев возле разложившегося на жаре трупа. По всей видимости, интерес к таинствам перевешивал в глазах Галена даже самые немыслимые эстетические неудобства — вот характер истинного исследователя!

— Смотри Квинт — поскольку и форма тела приспосабливается к костям, и природа других частей следует за ними, я считаю правильным, чтобы ты прежде всего приобрел точное знание именно о человеческих костях! Не рассматривай их лишь поверхностно и не ограничивайся чтением книг, которые одни называют «Остологиями», иные — «Скелетами» или, как мое сочинение, «О костях». Каково, по моему убеждению, по ясности фактов, и точности превосходит все сочинения моих предшественников!

Да, мой друг крайне редко позволял украшать себя такой добродетели, как скромность. Скажем прямо — он вообще не считал ее добродетелью и смеялся в лицо всем скромникам, обещая, что они никогда не докажут окружающим своей правоты и не утвердят своих взглядов, даже будучи трижды правы. На а если так, то зачем тогда все прочее?

— Как бы ни был хорош мой труд — не ограничивайся рисунками и стремись собственными глазами осмотреть каждую кость, повертев и пощупав ее руками, — продолжал Гален, — это вполне доступно в Александрии. И пусть местные врачи — скорее анатомы, писаки, способные лишь зарисовывать и копировать, но не мыслить о причинах и следствиях каждой болезни и путях ее излечения — хотя бы и ради костей в Александрии побывать стоит. Ну а, кроме того, все мои пергамские учителя, Руф Эфесский, Соран, да и многие иные учлись именно тут. Наверное, это чего-то да стоит?

Почитая Гиппократа, Гален удивлял презрению к менее великим авторитетам, часто без смущения противопоставляя себя им.

— Не знаю, впрочем. Когда-то здесь сносно трактовали работы Гиппократа, но сейчас все это, увы, забыто… И лишь я один… могу вдохнуть в труды древних новую жизнь.

Вручив мне еще один трактат, конечно же собственного сочинения, Гален пожал плечами, выразительно подмигнул и похлопал меня по спине, после чего развернулся и зашагал по своим делам.

Я остался наедине с папирусными страницами, стилом и теми высохшими на жарком солнце костями безвестного, давно покинувшего этот бренный мир человека, что мне предстояло в мельчайших подробностях зарисовать.

***

Не раз я был свидетелем, как Гален горячо спорит с окружающими, некоторые из которых были вдвое старше него, а одному старцу, поговаривали, даже было под сотню.

Он слыл прославленным комментатором многих литературных шедевров, особенно трагедий Эсхила. Гален схлестнулся с ним в риторическом поединке, поражая размахом своих познаний, угрожая всему пантеону признанных авторитетов и тем более отвергая роль старшинства.

— Чтобы долго прожить, нужно всего лишь подольше не умирать, а есть ли в чем еще твои заслуги!? — в бешенстве кричал молодой врач на надменного вида старца, вздумавшего относиться к его мнению пренебрежительно и взывать к вере на слово.

— Но ведь иные признали бы и это непростым ремеслом, не так ли? — примирительно заметил другой ученый, стараясь уладить назревающий конфликт.

В иной день возле библиотеки можно было услышать и не такое.

— Гимнасий для борьбы дальше и направо, неопределённо махал рукой старший служитель библиотеки, обращаясь к двум мужчинам, что гулко рычали, сцепившись возле колонны, не в силах поделить деревянную тубу со сложенным внутри объемным пергаментным свитком. Возможно, одно из редких изданий чего-то научного или философского, посвященного размышлениям перипатетиков[34]. Но это вряд ли!

Куда вероятнее, это был бы «Золотой осел» Луция Апулея[35]. В подарочном издании. Этот ироничный, а местами и откровенно развратный романчик получил такой спрос, что никакое число писцов не успевало выпускать все новые и новые копии на потеху жадной публике. Многие ли предпочтут мудрость возможности от души посмеяться?

Такие произведения, как у Апулея, быть может, стыдно было бы обсуждать ученым мужам в Мусейоне, но я решительно уверен — в Риме, да и любом местечке империи, они еще долго будут невероятно популярны.

И в том можно увидеть хороший урок каждому, кто готов спутать книги и серьёзность, ведь одно вовсе не тождественно другому!

Ах Мусейон. Какие только имена здесь только не звучали! Эхо бесчисленного множества ученых бесед веками отражались от мраморных его сводов. Платон, Еврипид, Пифагор, Аристотель, Гомер, Эзоп, Гиппократ, Гераклит, Митридат, отец и сын Андромахи — перед страждущими мудрости здесь раскрывала свои врата поистине безграничная вселенная.

Семь сотен тысяч свитков! Все это бесчисленное богатство человечества покоилось в чертогах александрийской библиотеки. Десятки и сотни талантливых людей, всякий день искали здесь истину.