Тень Галена

Когда в силу обстоятельств нарушается равновесие духа, восстанови самообладание как можно быстрее и не оставайся в подавленном настроении слишком долго, иначе тебе будет уже нельзя ничем помочь. Привычка восстанавливать гармонию усовершенствует тебя.

Марк Аврелий Антонин, II в. н. э

Если бы ты встретил человека, который смело смотрит в лицо опасности, который не следует слепо за своими желаниями, с улыбкой преодолевает препятствия на своем пути и сохраняет спокойствие в самый сильный шторм, разве ты не позавидовал бы ему?

Луций Анней Сенека, I в. н. э.

***

– Но как же ты добрался? – удивленно спрашивал я Галена, когда мы крепко, как и подобает старым добрым друзьям, обнялись.

– Пешком, разумеется, сейчас ведь зима! Старший Антонин написал мне письмо, будто положение весьма тяжкое, общий сбор намечается в Аквилее и, более того, я нужен империи, как никто другой – представляешь? Надо было спешить – я немедленно отправился, большую часть пути преодолев на собственных ногах. Временами целый стадий мог пройти во сне, просыпаясь лишь если запнусь о камень или от порывов ледяного ветра – Гален поежился. А еще, по пути я дополнил гиппократовский труд «О воздухах, водах и местностях» – прекрасные мне попались образцы природной фантазии. Непременно, Квинт, дам тебе ознакомиться с этими записями, если хочешь, конечно.

Гален, как всегда словоохотливый, улыбаясь тараторил, радуясь встрече со мной – своим старым знакомым – единственным, посреди совершенно чужих и, что важнее, чуждых ему мест и людей, преимущественно военных.

– Значит наш император-философ все-таки нашел к тебе ключик? – улыбнулся я.

– Вовсе нет! – строго парировал Гален. – Я не думаю задержаться – военные кампании не для меня. Человеку познания, пожалуй, не пристало скакать по диким землям, среди грязи, бескультурья и целого списка прочих неудобств, делающих всякую работу ума решительно невозможной!

– Ну а для кого же, по-твоему, это самый верный путь? – насмешливо и несколько более дерзко, чем имел в виду, поинтересовался я.

К счастью, Гален пропустил язвительный комментарий мимо ушей и засыпал меня вопросами о положении дел, восторгаясь удачей, что может, наконец, услышать о них из уст врача, а не легионеров и центурионов, тут и там попадавшихся ему на неблизком пути из Пергама.

Как мог подробно, но по-военному четко, я поделился с ним всеми наблюдениями и размышлениями о причинах мора, какие успел собрать в Риме и Аквилее на собственном горестном опыте.

– Я знаю, почему ты не отвечал на мои письма – не уходи в эти воспоминания, Квинт – учитель взял меня под локоть, и по морозной улице мы зашагали в сторону ближайшей таверны. В паре стадиев от валетудинария можно было хорошо поесть за несколько сестерциев, и сейчас, когда осаду давно сняли, а продовольствие завезли, можно было наесться горячей свининой, запивая неплохим для провинции вином.

Я удивленно взглянул на Галена, размышляя, откуда ему могло быть известно о постигших меня несчастьях.

– Эвдем писал мне о трагедии Рима – опережая мой вопрос вздохнул Гален. Голос его звучал тихо, брови опущены в печальной задумчивости. – Знаю о твоей сестре, о жене и ребенке, о Тевтре… Нет смысла говорить, как я сочувствую тебе и как разделяю эту скорбь…

Я ничего не ответил. Мы зашли в теплую таверну –нагретый жаровнями воздух щекотал горло примесью дыма, поднимающегося от потрескивающих в язычках пламени дров. Замерзшие конечности приятно покалывало тепло – я чувствовал, как мои руки и ноги стремительно согреваются, словно где-то внутри открыли шлюзы и потоки горячей крови хлынули вырывать их из цепких объятий холода.

– Я читал Лукреция – да, мне тоже кажется, будто чума эта имеет какую-то вполне материальную, просто крохотную и невидимую глазом первопричину – вслух размышлял Гален, пока мы ждали еду. Он упорно называл мор чумой, сравнивая его с произошедшей много веков назад эпидемией в Афинах, которую в своих работах описал еще Фукидид[1].

– Как жаль что он был всего лишь историком, а не врачом. Сколько было бы пользы! – искренне сетовал Гален, прочитавший все, что можно было достать из трудов этого талантливого, но жившего шесть веков назад грека, глубоко увлеченного хронологией великих и не очень событий из мира наших древних предков.