Тень Голема

– Спаси Христос, тезка, – сказал он, поднимаясь с лавки. – Бог даст, еще увидимся!

– Григорий Федорович, – с поспешностью воскликнул Гришка Друковцев, которому страх как хотелось принести отцу Феоне добрую весть, – может, эта новость сгодится?

– Говори. – Феона задержался у лестницы и, обернувшись, пристально взглянул на десятника.

– Под утро сечевики к стене со стороны Кошельной слободы подходили. Сколько их было, точно не скажу. Чего хотели – тоже не знаю, но разговор двоих подслушал. Говорили они, что сегодня ночью из лагеря королевича Владислава прибудут к ним в табор важные гости, на военный совет.

– Это всё?

– Всё!

– Говорил кому об этом?

– Как же? Объезжему голове сказывал.

– А он что?

– Ответил, что нам с того ни холодно ни жарко. Военные советы во время войны дело обычное, а в Донском монастыре сейчас хохлов что блох на собаке!

– Понятно.

Феона вернулся к столу, сел на лавку и глубоко задумался.

– Послушай, Григорий, – произнес он наконец после долгого молчания, – хочешь послужить мне?

– С радостью, Григорий Федорович!

Лицо десятника расплылось в сияющей улыбке. Феона невольно усмехнулся, глядя на праздничное настроение своего собеседника.

– Вот и славно, тезка! Можешь достать подводу с сеном?

– Ну а чего, могу! – ответил немного обескураженный Гришка Друковцев.

Отец Феона удовлетворенно качнул головой.

– Тогда перед закатом жду тебя с ней у Проломных ворот.

Глава 17

Где-то на исходе первой ночной стражи, в стремительно сгущающихся сумерках уходящего дня, к проезжим воротам северной стены Донского монастыря подъехала скрипучая телега, запряженная молодым и резвым крестьянским меринком безобразно пегого окраса, в народе называемого «коровьим». На облучке телеги, груженной огромным снопом соломы, сидел отец Феона и десятник Григорий Друковцев, изображавший из себя монастырского трудника.

У деревянных рогаток, перегораживавших въезд в монастырь, на 10-пудовой бочке пороха сидел внешне безучастный ко всему происходящему вокруг пожилой запорожец с отвислыми, как у налима, усами и невозмутимо дымил казачьей люлькой, набитой ядреным турецким табаком. Заметив подъехавшую телегу с монахами, он нехотя поднял свободную от трубки руку и, не вставая с места, просипел простуженным голосом:

– Стій! Хто такі?

– Инок Феона и трудник Григорий. Везем солому в обитель, – ответил монах, с интересом рассматривая живописного запорожца.

– Чого так пізно? Мені ніхто про вас не говорив.

Казак лениво слез с бочки и, ловким движением закинув стоявшую рядом «янычарку»[71] себе на плечо, вплотную подошел к телеге, подозрительно щурясь.

– Не пам’ятаю ваші морди! Чиї будете?

– Это наши!

За спиной усатого запорожца стоял молодой, сильно сутулившийся инок и с мягкой, благожелательной улыбкой смотрел на прибывших.

– Что так припозднились, братья? Заждались вас!

Сутулый монах невозмутимо прошел мимо охранника и, взяв тревожно прядущего ушами меринка под уздцы, спокойно повел его к воротам монастыря. Его уверенности хватило, чтобы успокоить запорожца. Тот только пожал плечами и, вернувшись обратно на свою бочку, с видимым удовольствием затянулся трубкой, выпустив в небо полдюжины сизых табачных колец.

Проезжая мимо, отец Феона не удержался и спросил у казака:

– А скажи, служивый, бочка твоя пустая или, может, полная?

Вислоусый сечевик бросил на монаха взгляд, полный запредельной тоски и глухого равнодушия.

– Тобі яке діло? Може повна, а може ні. Проїжджай, швидше!

В этот момент из небольшого шалаша, сложенного из старых досок и проеденной молью овечьей кошмы, вылез лохматый, как старый волкодав, напарник караульного и, пристроившись рядом, спросил:

– Це хто?

– Москали, – без затей ответил вислоусый и выпустил еще пару толстых колец дыма.

Соблазнительный медово-мятный запах благоуханного табака приятно защекотал нос лохматого.

– А що, куме, чи не покурити нам твого тютюна? – заискивающе улыбаясь, спросил он у напарника.

– Ні. Свій кури! – ответил вислоусый, не глядя на приятеля. Но лохматый проявил завидную настойчивость.

– Дуже твій тютюн смачний! – заявил он, млея от вожделения. – Скажи кум, що ти кладеш в нього?

Вислоусый поморщился, но, поддавшись лести приятеля, нехотя протянул ему висевшую на поясе «гарбузянку»[72].

– Буркун[73] кладу, тирсу і м’яту.

Лохматый открыл кисет и глубоко вдохнул, наслаждаясь запахом содержимого.

– Рідним домом пахне! – произнес он, зажмурившись. – Там зараз добре! Що ми тут робимо, кум? Скажи мені, що нам тут треба?

Длинноусый запорожец пыхнул трубкой и, выпустив клубы дыма, задумчиво проговорил, первый раз за время разговора заглянув собеседнику в глаза:

– Це вірно, куме, пора додому!