Тень Голема

Сам совет давно уже должен был начаться. Ради него собрались почти все казачьи полковники, чьи полки стояли табором подле обители. Ждали только Петра Сагайдачного, еще до обеда уехавшего на аудиенцию к королевичу Владиславу, пожелавшему лично поздравить кошевого атамана с вручением ему гетманских клейнодов[76] Войска Запорожского. Чествование кавалера неожиданно для всех затянулось до позднего вечера. Гонцы несколько раз ездили к полякам в Тушинский лагерь, и всё впустую.

Выслушав сообщения монахов, отец Феона не смог скрыть своего удивления.

– Откуда вы все это знаете? – спросил он растерянно.

Отец Елизар, невысокий, плотно сбитый чернец с широким и плоским, как лопата, лицом, только ухмыльнулся в склоченную бороду.

– Чубатые, брат мой во Христе, известные болтуны. Мелют языком, что помелом метут! Про таких у нас говорят: один – тайна, два – полтайны, три – нет тайны. Да и нас они совсем не замечают, потому и говорят открыто.

– Понятно! – кивнул головой отец Феона. – А скажите, братья, может, тогда знаете, где они совет держать будут?

– Как не знать? В настоятельских палатах. В малой трапезной, для удобства, расположатся. Там еще столы с лавками остались.

– А попасть туда незаметно можно?

Монахи озадаченно переглянулись.

– Нет, брат, – ответил за всех отец Елизар, являвшийся старожилом монастыря со дня его основания, – туда никак нельзя. Окромя двух дубовых дверей со сторожами у порога, никаких других лазеек нет.

– А где есть? – ухватился за ответ чернеца отец Феона.

Елизар задумчиво почесал бугристый нос и хитро прищурился.

– В престольной! Есть там один потайной ход с пристенком. Для чего, сказать не скажу. Знаю только, что зодчий Федор Конь его по распоряжению самого государя Федора Иоанновича смастерил!

– Показать сможешь?

– А чего не показать, коли найду? Давно там не был!

– Хорошо! С этим решили. Дело за малым. Как заставить Собрание поменять трапезную на престольную?

– А тут я попробую, – произнес доселе молчавший келейник Серафим. – Есть у меня на этот счет кое-какие мысли.

– Отец Агафон, поможешь? – обратился он ко второму монаху.

– Всегда пожалуйста! – пробасил тот, на удивление легко, одним движением, подняв с лавки свое грузное тело.

Глава 18

Около полуночи с небольшим отрядом телохранителей в лагерь вернулся гетман Сагайдачный. Был он изрядно возбужден и источал вокруг жесточайший аромат польской гожалки[77]. Впрочем, будучи обладателем железного здоровья и луженого организма, пить он мог, как добрый конь. Именно поэтому совсем необязательное изобретение итальянского монаха Валентинуса и большой команды алхимиков из Прованса практически не оказывало на него никакого иного действия, кроме чрезмерной болтливости и беспредметного веселья. В этом отношении они с королевичем Владиславом, по заверению знающих людей, безжалостным громилой и отчаянным жизнелюбом, но при этом человеком трезвомыслящим, походили друг на друга, как родные братья. Отчасти именно это обстоятельство повлияло на длительность и теплоту прошедшей встречи.

Спрыгнув на землю с высокого красавца, венгерского жеребца редкой караковой масти, Сагайдачный с места начал хвалиться перед встречавшими его казацкими старшинами тем, какой сердечный прием оказал ему Владислав и какими подарками одарил. Ни на миг не замолкая, гетман направился в настоятельские палаты, желая как можно быстрее начать совет с прибывшими эмиссарами гетмана Ходкевича[78], встречавшими его у красного крыльца. Французы в своих высоких ботфортах с красными каблуками[79], фиолетовых пурпуэнах и широкополых шляпах с пышными плюмажами выделялись из общей толпы, как утонченные европейские негоцианты среди пестрой толпы китайских лавочников. Впрочем, судя по сизым носам, одеты иноземцы были явно не по погоде. На дворе стоял один из последних дней сентября. Грустное время – когда с деревьев осыпалась листья, а лужи на остывшей земле за ночь покрывались толстой ледяной коркой. Видимо, поэтому позади французов стоял лакей, державший на вытянутых руках пару плотных, свободного покроя манто со смешным для русского слуха названием – кабан.

Сагайдачный шел первым. Чуть сзади пристроился войсковой кантарей Ян Чубарь, за которым, тяжело сопя, семенил служка, волоча два казенных ведра запечатанных личной печатью великого подскарбия короны Николая Даниловича. Ведра были одним из щедрых подарков наследника короны. В одном из них бултыхалась ароматная жубрувка, во втором – выдержанная старка. При свете запаленных костров у казначейских палат казаки деловито снимали с подвод малую часть из семи тысяч штук моравского сукна, выданного им за поход на Москву. Ловкий военачальник и тут расстарался, не дав полякам обмануть запорожцев.