Тень и Коготь

Да, такая раса существует, однако там, на границе садов Обители Абсолюта, столкнулся я вовсе не с одним из ее представителей. То, что увидел я за деревьями и к чему – пока не разглядел цели во всех подробностях – мчался во весь опор, на поверку оказалось огромным изображением подобного создания, движущимся, словно живое. Тело его было изваяно из белого камня – все целиком, включая слепые, наподобие половинок яичной скорлупы, полушария глаз, точно такие же, как у наших, человеческих статуй. Двигалось изваяние медленно, будто одурманенное или во сне, но ровно, уверенно – и при этом пускай не сразу, но осознавало, что происходит вокруг, хоть и казалось незрячим.

Прервавшись, чтобы перечитать написанное выше, я вижу, что мне совершенно не удалось передать самой сути явления. По духу, по сути своей то была статуя. Пожалуй, этакую загадку мне мог бы в насмешку подкинуть какой-нибудь падший ангел, подслушавший мой разговор с зеленым человеком. В каждом движении огромной фигуры чувствовалась безмятежность, долговечность искусства и камня. Каждый жест ее, каждый поворот головы, каждая поза могли оказаться последними, но могли и повторяться бесконечно, подобно положениям гномонов на многогранных циферблатах Валерии, вновь и вновь повторяющимся в изогнутых коридорах мгновений.

Первоначальный ужас, охвативший меня после того, как необычность белой статуи затмила собою стремление к смерти, был вызван инстинктивным страхом, что она причинит мне зло.

Ужас сменила мысль о том, что нападать она и не подумает. Испугаться чего-либо в той же мере, в какой я испугался этой безмолвного, не от мира сего истукана, а затем обнаружить, что он безобиден, невыносимо унизительно для кого угодно. На миг позабыв, какой урон нанесет лезвию клинка удар о живой камень, я обнажил «Терминус Эст» и осадил вороного. Казалось, вместе с нами остановился, замер сам ветер: застывший без движения вороной и я с поднятым над головою мечом словно бы тоже обернулись каменными изваяниями. Тем временем статуя приближалась. На лице ее лежала печать непостижимых эмоций, сложенные перед грудью ладони поражали жутким, безупречным изяществом.

Сзади донесся крик Ионы и звук удара. Едва я, оглянувшись, увидел его на земле, борющимся с людьми в высоких, увенчанных гребнями шлемах, на глазах то исчезавших из виду, то появлявшихся вновь, что-то свистнуло над ухом, что-то еще захлестнуло запястье, и меня с головы до ног опутала паутина веревок, затянувшихся сами собой, словно крохотные удавы. Кто-то невидимый схватил меня за ногу, дернул, и я упал.

Слегка оправившись и разобравшись в происходящем, я обнаружил, что шея моя стянута проволочной удавкой, а один из схвативших меня копается в ташке на поясе. Отчетливо различимые взглядом, его ладони порхали из стороны в сторону, будто пара воробьев. Лицо его, тоже прекрасно видимое, казалось неподвижной, бесстрастной маской, повисшей передо мною на незримой нити какого-то фокусника. Раз или два, стоило ему шевельнуться, его необычайная броня сверкала, а затем превращалась в нечто с виду подобное хрустальному кубку в чистой воде. Думаю, она была зеркальной, отполированной превыше всякого человеческого мастерства, так что вместо материала доспехов на ее поверхности были видны только зеленые с бурым пятна – отражения окрестных зарослей, искаженные выпуклостями кирасы, горжета и поножей.

Несмотря на все мои протесты и ссылки на принадлежность к нашей гильдии, преторианец забрал все обнаруженные при мне деньги (хотя коричневой книги Теклы, обломка точильного камня, оружейного масла, фланели и прочих мелочей, хранившихся в ташке, не тронул). Покончив с обыском, он умело освободил меня от пут и сунул их (насколько я мог судить) в пройму кирасы, но так, что я вполне успел их разглядеть. Устройство пут – пучка тонких шнуров, одним концом соединенных друг с другом, а с противоположных концов утяжеленных грузилами, – напоминало плеть, называющуюся у нас «кошкой»; после я узнал, что это оружие зовется «ачико».

Пленитель мой потянул кверху проволочную удавку, заставляя меня встать на ноги. Как и в еще полудюжине схожих случаев, я понимал, что между нами ведется своего рода игра. Оба мы делали вид, будто я всецело в его власти, хотя в действительности мог, например, воспротивиться и не вставать, пока он не задушит меня либо не позовет товарищей, чтоб утащить меня волоком. Мог я проделать и что-нибудь другое – ухватиться за проволоку, попробовать вырвать ее из рук преторианца, ударить его в лицо. Мог после сбежать, а мог быть убит, оглушен, обездвижен приступом нестерпимой боли, однако на самом деле заставить меня подчиняться преторианец не мог.

Таким образом, я понимал, что все это – игра, и улыбнулся, когда он, вложив в ножны «Терминус Эст», отвел меня к Ионе.

– Мы ничего дурного не сделали, – сказал Иона. – Верните моему другу меч, отдайте наших дестрие, и мы отправимся своей дорогой.