Тень Химавата

Такшашила, Сиркап, Чандрагупта, 84-й год эры Викрама, месяц вайшакха

1

Гермея разбудил вестовой, который принес виноград и горячие лепешки. Македонянин посмотрел туда, где лежала пленница. Та ответила угрюмым взглядом. Он молча указал на бронзовый горшок, но она возмущенно фыркнула и отвернулась.

Пришлось снова вызывать вестового.

– Отведи ее в овраг. Проследи, чтобы у нее была возможность уединиться.

Когда апаритка вернулась, Гермей поставил перед ней килик[161] с виноградом.

– Где твой отец?

– Тебе зачем? Он не примет назад опозоренную дочь.

– Ты пока что не опозорена.

– Он не поверит.

– Это мы посмотрим. Не хочешь говорить – не надо, обойдусь без твоей помощи…

Гермей решил остановиться на несколько дней у подножия хребта Сипах-гар, чтобы дать возможность войску прийти в себя после тяжелого боя и последовавшего сразу за ним изнуряющего броска к Синдху. Одного из пленных апаритов отпустили домой с условием, что он приведет вождя племени на переговоры.

К вечеру с гор спустились всадники.

Оставив лошадей в лощине, они пешком вышли к лагерю греков. Впереди вышагивал высокий жилистый старик, сжимая в руках сагарису[162]. Следом шли угрюмые воины без луков, но с маленькими круглыми щитами и длинными мечами, похожими на ксифосы греческих кавалеристов. Вождя отличала от спутников, так же, как и он, одетых в шкуры, вплетенная в бороду яркая лента да еще украшенная нефритом и лазуритом рукоять секиры.

Подойдя к шатру Гермея, переговорщики сложили оружие у входа, после чего молча встали плечом к плечу, ожидая указаний. Их пригласили в шатер.

Когда старик увидел дочь, ни один мускул не дрогнул на его лице.

Вперед вышел толмач.

– Меня зовут Хуман, – сказал старик. – Я вождь апаритов Кохатских гор.

– Почему ты напал на меня? – спросил Гермей, сидя на клисмосе[163].

Гостям он сесть не предложил.

– Потому что обещал Раджувуле.

– Зачем тебе это? Разве греки плохие друзья?

– В горах нет друзей, есть только союзники, которых принимают или отвергают в зависимости от обстоятельств.

– Тогда будь моим союзником.

Старик медлил с ответом, понимая, что от его слов сейчас зависит судьба племени и уж точно жизнь или смерть посольства. Он переглянулся со спутниками. Гермей, ожидавший от апаритов безоговорочного подчинения, понял, что по-хорошему договориться не получится.

– Какой смысл ты вкладываешь в эти слова? – осторожно спросил Хуман.

– Мне нужно спокойно дойти до Сиркапа. Я не хочу, чтобы во время осады города у меня за спиной орудовали… союзники саков.

Слово «союзники» македонянин произнес с презрением, давая понять, что не считает апаритов серьезной угрозой.

– Что я получу взамен?

– Дочь.

Хуман даже не взглянул в ее сторону.

– Она не нужна, потому что опозорена.

– С чего ты взял?

– Я бы поступил именно так. Чем ты лучше меня?

– Тогда ты плохо знаешь эллинов. В лагере ее никто пальцем не тронул. Можешь сам спросить.

Старик неожиданно резко повернулся к дочери.

– Это так?

Шейда быстро закивала головой. Хуман на мгновение закрыл глаза, а выражение его лица смягчилось. Было заметно, что чувство долга борется у него в душе с отцовской любовью. Гермей молча ждал решения.

– Хорошо, – сказал старик, – мы оставим вас в покое, но других уступок не будет. Дочь уйдет со мной.

– Нет, – македонянин усмехнулся, – никуда она не уйдет. Можешь не беспокоиться, насиловать ее я не собираюсь. Тебе придется поверить мне на слово, других доказательств я не смогу представить, потому что верну ее только тогда, когда Сиркап снова станет греческим городом. И еще… Ты должен меня понять. Военнопленных придется казнить, потому что мои воины не поймут, если я их отпущу, – все-таки на них кровь шестерых карийцев.

Старик заиграл желваками. Он рассчитывал на то, что соплеменников удастся спасти. Но сложное положение, в котором он оказался, не допускало роскоши торга.

– Раз уж мы теперь друзья, не хотите разделить со мной трапезу? – Гермей жестом пригласил переговорщиков к накрытому столу.

– Мы тебе не друзья, – вспыхнул Хуман. – Просто верни мне дочь, живой и здоровой. Больше мне от тебя ничего не надо.

Македонянин процедил сквозь зубы:

– Можешь на это рассчитывать.

Развернувшись, переговорщики покинули шатер. Гермей с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на нахала. Ему оставалось только проводить Хумана испепеляющим взглядом. Потом он повернулся к пленнице. Казалось, полемарх готов вскочить и тут же на месте дать волю похоти, наплевав на только что заключенный договор. Шейда сжалась, приготовившись к худшему.

Клисмос от удара ногой отлетел в сторону. Македонянин порывисто вышел наружу…

Через два дня фаланга снова двинулась в путь. Гермей решил не задерживаться, чтобы гоплиты, привыкнув к спокойной лагерной жизни, не утратили боевой дух. Ежедневные купания в Синдхе, обилие дичи и рыбы укрепили солдат, а раненые получили передышку и должный уход.